Русский Нострадамус. Легендарные пророчества и предсказания - [25]

Или вот еще одно видение — бичевание священника Вонифатия, который не являлся приверженцем старой веры и был довольно лоялен к властям, но «говорил против Никона за его поганое (языческое) проклятие царю и всему государеву дому». Здесь придется немного отвлечься и дать небольшую историческую справку, чтобы было понятно, о чем идет речь. Вот выдержка из «Истории Русской церкви», составленной митрополитом Макарием: «Проклятия Никона на царя и всю его семью были необычными, имели характер какого-то колдовства: он служил особый молебен, при этом одну царскую грамоту положил под крест и образ Пресвятой Богородицы на аналое посреди церкви, а по окончании молебна начал возглашать клятвенные слова, выбирая их из известного 108 псалма, относящегося к Иуде-предателю. В старину этим именно псалмом разного рода колдуны и чародеи пользовались для своих заклинаний и мести. Никон и применил их колдовскую практику». Итак, вернемся к Вонифатию. Священник, видимо, присутствовал при этом «непотребстве» Никона и счел своим долгом рассказывать об этом людям. Несмотря на политическую лояльность Вонифатия, его «взяли» прямо в храме во время службы и «свезли в приказ». Там его «били, на раны сыпали соль, говоря, что он оговорил патриарха, и требовали, чтобы он отрекся от тех слов, иначе будут рвать язык. Пастырь, разуверившийся в правоте Никона, сам высунул язык и дал его рвать. Руки же его сами собой сложили двуеперстие».

Такие рассказы Тита воодушевляли узников: «Радовались они за собратьев по вере и восхищались их подвигам. И сами во всем стремились на них походить». Приказного дьяка такое мужество и упорство арестованных выводило из себя. «Каждый раз он выдумывал им новые муки, все тяжелее и яростнее прежних, и все пытался дознаться, как и от кого в темницу попадают вести». Видимо, дьяку удалось кому-то «развязать язык» — люди есть люди, и не все в состоянии были терпеть жестокие пытки. Кто-то «показал на Тита и его прозорливый взор». В тот же час его «отделили от товарищей». В рукописи есть свидетельство допроса Тита «с пристрастием», то есть с применением самых изощренных пыток. «Из приказа (после допроса) его волокли за руки, ибо встать он совсем не мог после каленых гвоздей». В середине XVII века была такая «мера воздействия» — вбивание раскаленных гвоздей под ногти. Страшную пытку выдерживали не все — многие сходили с ума или умирали прямо во время допроса от болевого шока. Чего же хотел добиться палач от Тита? Оказывается, он требовал, чтобы знахарь отказался от своих видений и признал их ложными. «„Отрекись — не упорствуй", — говорил он Титу. Но тот сказал дьяку, что муки (которые он причинял во время пыток) ничто в сравнении с тем, что ждет его самого (дьяка), ибо не будет ему покою ни на этом свете, ни на том. И скоро то сбудется».

И действительно, через несколько дней после смерти Нилова его палача «уличили в еретичестве» и сношениях с римскими иезуитами и казнили «самой позорной казнью», то есть повесили. По русским поверьям считалось, что, когда человеку отрубают голову, «душа выходит через горло», а у висельника она «вылетает через задний проход», что делает ее «неприкаянной». Почему дьяка обвинили в пособничестве монахам ордена Иисуса, тоже становится понятно, ведь он был из свиты Паисия Лигарида — человека, получившего образование в Риме и являвшегося тайным иезуитом. Самого митрополита тронуть побоялись, но наверняка он отдал пару-тройку своих слуг на «показательный суд», чтобы отвести подозрение от себя.

Дьяк, мучивший Тита, не поверил предсказанию и «измыслил ему худшую из казней»: он снова поместил его с остальными узниками и заставил знахаря смотреть, как одного за другим сжигают его товарищей по несчастью. Но и это не сломило Тита. Израненный, измученный голодом, он провожал товарищей в последний путь, «ласково утешая милосердным словом». В ожидании же следующей казни он «тешил их рассказами о достославных русских героях, их подвигах и славе». И вот настал его черед.

Тит точно знал, когда и как ему суждено погибнуть. Еще на Соловках, в последние дни обороны, он предрек свою судьбу: «Пусть телу моему (суждено) сгореть, душе же лететь в небесные выси к любушке-жене и кровиночке-сыну». «Всю ночь он молился и просил у Бога терпения, смирения и силы пройти это испытание. И, когда повели его на костер, шел прямо, без чужой помощи и не проклинал, а прощал своих мучителей, призывая Бога в свидетели, что не держит на них зла». На площади было множество людей, пришедших взглянуть на еще одну казнь старообрядца. Нас сегодня поражает равнодушие средневековых людей к боли и смерти, но ведь казни проводились так часто, что они просто-напросто привыкли к страшным зрелищам. Поэтому публичные казни для многих стали развлечением вроде спектакля.

Тита привязали к столбу, и дьяк потребовал, чтобы он отрекся от ереси, сложив троеперстие. Тит же ему ответил: «Не в числе перстов ересь, а в жестоком сердце и беззаконных деяниях». По-видимому, дьяк задал ему традиционный «протокольный» вопрос: ради чего он принимает муку? Вот какой ответ дал ему Нилов: «Бог посылает испытания самым любимым чадам своим и с ними пребывает до конца и принимает их в лучшем мире, с родительским участием. Я же за тех, на чьей стороне Всевышний». Его последние слова свидетельствуют о том, что он принял участие в «стоянии» сторонников старой веры не из-за фанатизма или твердых убеждений, а потому, что считал наказания чрезмерно жестокими и неоправданными.