Русский Нострадамус. Легендарные пророчества и предсказания - [21]

Шрифт
Интервал

Русская поговорка гласит: «Каков поп, таков и приход». Тит понял это сразу же. «Ничем никоновские слуги не брезговали. Брали все, что им давали (то есть брали взятки)». Наверняка ни у знахаря, ни тем более у инока больших денег не было. Как же им удалось попасть к «бедствующему» патриарху? Вот что написано в рукописи: «Сказал тогда келейный служка (Титу), что польстить Никону можно, поднеся ему осетров мерою в два аршина с четвертью. Подивился Тит, где такая рыба-кит водится, но спорить не стал и пошел к Шексне (довольно большая река в Вологодской области). Три дня и три ночи пел он на берегу (видимо, читал заклинание-ключ), и приплыли в его сеть четыре рыбы, ровно такие, как было надо». Эти четыре двухметровых осетра и послужили пропуском к патриарху Никону. По всей видимости, никто никогда таких огромных рыб не видел, потому что «собрались вокруг Тита и чернецы, и монахи, и все дивились чудесному улову». Снизошел до встречи с удивительным рыбаком и сам Никон. «Он говорил Титу, чтобы оставался тот в его челяди, и соблазнял жалованьем и почетом». Но знахарю нужно было переговорить с патриархом наедине. Как было это сделать, если Никон, по свидетельству современников, «во всяком видел смутьяна и злоумышленника против него»? В рукописи об этом ничего не сказано, но если вспомнить, что Тит был ясновидцем, скорее всего, он что-то такое сказал патриарху, что тот «полдня провел в беседе с ним с глазу на глаз». О чем они говорили, можно прочесть в рукописи: «Жаловался Никон на обиды, чинимые ему монастырями, мол, и грабят его, и обсчитывают, и провизию посылают дурную. И никто не помнит о святом назначении патриаршества. Гнутся в полспины и по чину не величают». Да уж, любил святейший свою персону сверх меры, раз даже в заточении требовал себе царских почестей. «Тит тем жалобам удивлялся безмерно. Столы патриаршие ломились от яств, во дворе стояли сытые, холеные кони. Да и челядь (слуги) была гладкая и упитанная».

Тем не менее он посочувствовал «голодающему» и напомнил о «многих бедствовавших круче». Судя по всему, Тит долго рассказывал Никону о злоключениях старообрядцев и «склонял его сердце к кротости и говорил, чтобы вернулся в Москву, помирился с государем и выхлопотал милостей невинным мученикам». Он рассказал Никону и то, к чему привела церковная реформа: «Бесчинствуют они (новые церковники) и лютуют насильным причащением. Тайну исповеди поругали, ибо доносят обо всем услышанном „тайному приказу"». Действительно, был издан указ, в котором священникам предписывалось доносить гражданскому начальству об «открытых на исповеди преднамеренных злодействах — умышлениях на тело Церкви и другие воровства». Новый Синод оправдывал эти меры словами Самого Господа: «Ибо сим объявлением духовник не объявляет совершенной исповеди и не преступает правил, но еще исполняет учение Господне, тако реченное: аще согрешит тебе брат твой, иди и обличи его между собою и тем единым; аще тебя послушает, приобрел еси брата твоего. Аще же не послушает, подвеждь Церкви». На самом деле имелось в виду не церковное разбирательство, а донесение «сыскным дьякам». А в новом «Регламенте» было прямо написано: «Несть лучшего знамения, по чему распознать раскольников, как насильно их причащать».

Что же такое «новое причащение»? Новая формулировка «отведать Тела Христова и Крови Христовой» вызывала ужас у людей, придерживавшихся старых правил. Чтобы избежать этого, люди выдумывали самые большие грехи, за которые должны были быть отлучены от причащения на десятки лет. Однако это не помогало, и их насильственно причащали, выявляя по «выказанному отвращению крамольников».

Нам трудно судить, что было более верным — новое учение или старое. Если бы церковная реформа проводилась мягко, сопровождалась разъяснением и толкованием «новых чинов и укладов», наверное, можно было бы избежать и упорства староверов, фанатично принимающих муки, и кровопролития, да и самого церковного раскола. Но в нашей стране нововведения никогда не проводятся мирным путем, и, хотя настал уже XXI век, любая реформа сопровождается изрядным количеством пострадавших людей.

Итак, Тит «поведал Никону ужасы и беззакония. И напомнил, как христоборцы насильно мученикам христианам вливали в горло идоложертвенное, и что на Руси так никогда не было, и деяние такие свершали римские и немецкие язычники». Что же патриарх — устыдился или возмутился? Ничуть не бывало. Вот что, по свидетельству биографа, он ответил Титу: «Раскольники те хуже жидов, ибо все воры и бунтари против Бога и государя. Верно с ними делают, и того мало. Надо пущие меры применять. Жечь их и казнить самым лютым способом». Видимо, Тит понял, что его рассказ не произвел должного впечатления на патриарха. В рукописи описана последняя попытка знахаря «привлечь ум Никона»: «Стал тогда Тит пророчить судьбу патриарху и много нелестного ему предрек». Что же такого он ему сказал? Скорее всего, предсказал будущее патриарха.

Из истории мы знаем, что его тоже не минула мученическая судьба. После смерти Алексея Михайловича Романова на Никона стали писать «срамные доносы», из-за которых он был осужден на «тяжелое заточение» — его перевели в Кириллов монастырь. Здесь для него начался «сущий ад». Д. Л. Мордовцев в своем замечательном труде «Великий раскол» так описывает жизнь патриарха в этот период: «Старцы постоянно сердили сварливого старика (Никона), то привозя ему в пищу грибов с мухоморами, то „напуская в келью чертей", то говоря, что он у них в монастыре „всех коров переел"». Тит еще добавил, что «умрет он на струге (вид лодки) проклинаемый одними и благословляемый другими, но увидит Свет и войдет в Божье царство с миром (в душе)». Действительно, патриарх перед кончиной попросил о милости поплыть по Шексне вниз к Ярославлю (наверное, чтобы в последний раз увидеть родную деревню). Вот как описывает последнее путешествие «державного заточника» Д. Л. Мордовцев: «Впереди его бежала весть, что везут Никона, имя, тридцать лет гремевшее на Руси, благословляемое и проклинаемое; имя, когда-то возглашавшееся вместе с царским, а потом опозоренное, поносимое, отверженное. Одни тянулись к нему за благословением, несли дары и корм, другие приходили, чтобы увидеть апокалипсического зверя, что пустил по Руси „пестрообразную никонианскую ересь". Однако Никон протянул к толпе руки и сказал: „Се почайна, а се люди мои, Господи". И народ, не знающий чувства меры ни в любви, ни в ненависти, обезумел от умиления и восторга, и все бросились целовать ему руки». Умер Никон под звон колоколов, благословляемый народом и в присутствии отпевших его архимандритов Сергия и Никиты.


Рекомендуем почитать
«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания

Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.


Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода

Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.


Путеводитель потерянных. Документальный роман

Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.


Герои Сталинградской битвы

В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.


Гойя

Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.


Автобиография

Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.