Русский национализм и Российская империя - [81]

. Латыши, литовцы и эстонцы, с 1905 г. считавшиеся опасными революционерами[180], стали соратниками государственной власти в борьбе против прибалтийских немцев, с помощью которых имперский режим в течение двух столетий управлял этим краем. Столь внезапные изменения показывают, насколько важен фактор войны и вообще монопольное право государства произвольно определять своих внутренних врагов и менять собственные установки. В этом контексте было бы неверно рассматривать репрессии военного времени против немецкой и еврейской диаспор как естественный результат назревавшего в течение долгого времени конфликта последних с имперским центром^{578}. Выбор внутренних врагов, пожалуй, за исключением евреев, ни в коем случае не был предопределен довоенными схемами. Пример болгар в центральной России и мусульман Карсской и Батумской областей показывает, как государство могло и на деле переводило по своему усмотрению целые группы населения из категории друзей в категорию врагов. Этот момент важен при рассмотрении вопросов последовательности применения политики «внутренних врагов» в период всеобщего противостояния 1917 г. Как и царский режим, большевики были вполне способны формировать собственные категории внутренних врагов и неожиданно менять одних на других декретом сверху.

Выбор первоочередных «жертв» тем не менее не был произвольным и объяснялся не только соображениями обеспечения безопасности в военное время. Диаспоры вражеских и враждебных подданных (как, например, еврейская) в целом были более успешными в торговле, специализированной прогрессиональной деятельности или сельском хозяйстве, чем русские и представители других национальностей империи, давая тем самым повод русским националистам, считавшимся представителями титульной нации, изображать из себя несправедливо ущемленных и обездоленных. Таким образом, существовали серьезные социально-экономические основания и определенная логика в развитии шовинистических кампаний военного времени, уходивших корнями в программы по защите и поддержке «русских» и «России» в противовес враждебным инородцам, занимавшим вожделенные «важные» статусные позиции в экономике и обществе.

Этот процесс распространился и на территории, занимаемые самими национальными общинами. Почти во всех районах массового насильственного переселения русские составляли меньшинство, как, впрочем, и группы высылаемых. И в каждом из этих районов враждебные подданные стояли на пути у представителей других национальностей, желающих воспользоваться неожиданно открывшейся возможностью вертикальной социальной мобильности. Например, многие литовцы, латыши и эстонцы могли найти взаимопонимание с русскими националистами в попытке устранить немцев и евреев, которые представляли доминирующие в социально-экономическом плане диаспоры, стоявшие на пути национализации коренных прибалтийских национальных общин. В Польше такие взгляды были весьма развиты, и конкуренция между поляками, евреями, немцами и иностранцами до войны была серьезной. Быстрорастущий польский средний класс вступил в еще более острый конфликт и открытую конкуренцию с евреями, немцами и иностранцами в городах, что привело к обострению антисемитских настроений в Польше в 1913 г.^{579} Один из польских национальных лидеров откровенно заявлял, что высылка немцев полностью оправданна, поскольку они не смогли или не захотели ассимилироваться с польской культурой^{580}.

Это скрытое взаимодействие между программами русских националистов и окраинных народов заставило многих российских лидеров призадуматься. Например, когда один известный польский общественный деятель в письме к Янушкевичу просил освободить некоего враждебного подданного от высылки на основании того, что он является одним из лучших выразителей «польской национальной идеи», Янушкевич пометил на полях: «Но не русской же?»^{581},[181] Главы губерний Польши и Волыни докладывали, что поляки продолжали оставаться там для местного населения подлинными и традиционными внутренними врагами; высылка немцев и других иностранцев будет им только на руку и в долгосрочной перспективе возымеет пагубные последствия. Губернаторы прибалтийских губерний указывали, что Россия на протяжении долгого времени проводила политику нейтралитета в межнациональных спорах, выступая как беспристрастный имперский судья, стоящий над схваткой^{582}. Массовые переселения и другие репрессии по отношению к одной группе населения с выгодой для другой, как указывали губернаторы Курляндской и Лифляндской губерний в начале 1915 г., могли лишь усилить напряженность межнациональных отношений, привести к общественным беспорядкам и разрушить устоявшиеся основы российского имперского правления. В какой-то степени насильственное переселение и другие мероприятия против враждебных подданных странным образом оказались направлены как раз против того типа личности, который больше других подходил для сохранения имперской системы^{583}.

Очищение территорий вдоль западных и южных границ империи от враждебных инородческих диаспор привело к совершенно непредвиденным последствиям: прибалтийские губернии стали более «латышскими и эстонскими», Польша — более «польской», Украина — более «украинской», Грузия — более «грузинской» и т.д. Массовые выселения также повлекли за собой новые проблемы и рост напряженности в Центральной России, связанные с наплывом чужаков, для которых репрессии стали импульсом к обновленному самосознанию обособленных национальных меньшинств.