Русский Лондон - [26]
В случае нанесения обиды, оскорбления чиновнику миссии или его ареста дипломатический агент защищал его права, ходатайствовал о его освобождении в случае ареста и требовал наказания виновных. Историк сообщал, к примеру, что в конце июня 1719 года секретарь Веселовского Иван Афанасьев встретил вечером на улице какую-то женщину сомнительного поведения по фамилии Гейм. Женщина завлекла Афанасьева в какой-то притон, где его ограбили и избили. На крик Афанасьева явились английские полицейские, которые отвели его к мировому судье Ротергаму. Судья велел арестовать Афанасьева.
Как только посланник Веселовский узнал о происшедшем, он тут же отправил своего слугу к Ротергаму с просьбой освободить Афанасьева, и при этом обращал внимание на то, что права и преимущества, принадлежащие дипломатическим агентам, распространяются и на лиц, состоящих при них на службе. Мировой судья не только не освободил Афанасьева, но ответил Веселовскому, что он и его отправил бы в тюрьму, если бы встретил в подобном притоне. Веселовский, посчитав такой ответ оскорбительным, обратился с жалобой к статс-секретарю Крегсу. Благодаря вмешательству последнего Афанасьев был освобожден, а судье было предложено извиниться перед Веселовским. Судья не согласился и был освобожден от занимаемой должности.
Документальные источники свидетельствуют, что в марте 1768 года лондонский полицейский Филипс, помощник шерифа в графстве Мидлсекс, разыскивая какого-то преступника, по ошибке арестовал переводчика при русском посольстве Михаила Татищева. После удостоверения личности подозреваемого русским посланником Татищева немедленно выпустили, а полицейский Филипс, по донесению Мусина-Пушкина в Петербург, «просил… на коленях себе прощения, что он и перед Татищевым делать обязывался, если бы Татищев сам того не отклонил». Объявление офицером Филипсом своей вины и своей ошибки было вывешено для всеобщего обозрения у дверей канцелярии шерифа.
В 1717 году Иван Афанасьев был прислан в Лондон к резиденту Веселовскому для управления делами, т. е. в качестве секретаря, а также для обучения английскому языку. Но жалованья ему не перевели, и он, живя в Лондоне, «платьем ободрался и находился в бедности». Более того, после прекращения дипломатических отношений между Англией и Россией в 1720 году его оставили в Лондоне на произвол судьбы. Эта ситуация обеспокоила князя А. Кантемира, и он написал по этому поводу несколько писем в Петербург. В 1732 году Кантемир обратился в российскую коллегию иностранных дел и объяснил, что Афанасьев нуждается в помощи, так как нажил долгов на 240 фунтов стерлингов (по курсу — 1200 рублей) и «находится в великой скудости, так как помирает почти голодною смертью и живет милостынею, умеет немного по аглицки, и в делах, кажется, искусен». Ответа из России не последовало, поэтому Антиох Дмитриевич обратился к графу А.И. Остерману с просьбой уведомить его, какая была наложена резолюция в коллегии иностранных дел на прошение. Неизвестно, чем закончилась переписка Кантемира с российскими чиновниками, а судьба самого И. Афанасьева так и осталась неизвестной.
Незавидной и похожей по своей безысходности была судьба другого посольского чиновника, князя Н. Макулова, которого прислали в Лондон вместо уехавшего на родину «актуариуса» Флейшера. По сохранившимся документам известно, что до приезда в Лондон Макулов обучался в кадетском корпусе. По прибытии в британскую столицу князь немедленно явился к графу С.Р. Воронцову и заявил, что если граф не займет ему 15 гиней, он пропадет, ибо у него нет ни гроша. Во время путешествия ему пришлось уже занять 12 гиней у какого-то господина, который ехал вместе с ним в Англию. Воронцову пришлось дать Макулову денег, иначе последнего посадили бы в тюрьму, и тогда пришлось бы отписываться и прилагать гораздо больше усилий для освобождения своего сотрудника. Долги посольских чиновников доставляли много хлопот посланникам, к которым в конечном счете обращались кредиторы с требованием выплат полагающихся им денег. С.Р. Воронцов писал графу Остерману в 1790 году: «Я уже давно имел честь представить Вашему Сиятельству о недоплаченных долгах, нажитых бывшим здесь актуариусом г. Флейшером. Теперь беспрестанно беспокоят меня кредиторы бывшего переводчика г. Коронацкого, который после смерти остался здесь должен 128 фунтов стерлингов 5 шиллингов и 9,5 центов (более 1000 рублей). Начинают также вызываться уже кредиторы и князя Макулова. Из сего Ваше Сиятельство можете сколько-нибудь заключить о дороговизне сего места и о недостатке жалованья, определенного служителям здешней миссии…» В этом же письме Воронцов хлопотал о доплате посольскому служащему Ивану Смирнову с учетом повышения курса фунта стерлингов. Посланник высоко ценил труды своих подопечных и не упускал случая похлопотать о них перед влиятельными российскими чиновниками.
Русское правительство нередко заключало договоры с иностранными державами, переводило через них деньги, обращалось к их содействию при займах, и потому понятно, что для него был важен вопрос о благонадежности тех лиц, с которыми ему приходилось вступать в соглашения и обязательства. Осенью 1766 года А.С. Мусину-Пушкину было поручено собрать сведения о родственниках придворного английского банкира Гома. Мусин-Пушкин собрал такие сведения о его брате и отписал о нем в Россию, что этот Гом «приобрел капитал более женитьбою, нежели купечеством… Из России он получал много мачтового леса, так что даже цена на него упала в Англии. Кредит у него на бирже умеренный и небольшой».
