Русский купидон - [21]

Луна заливала их тела серебром, а воздух становился все горячее и невыносимее. У Лены подогнулись ноги, и Макс бережно подхватил ее, чтобы уже через секунду швырнуть ее на постель и мгновенно навалиться всей тяжестью сверху. Почти сразу же он приподнялся, окинул жадным взором обнаженное и совершенное в своей наготе тело женщины, медленно развел ее бедра шире и опустился вновь, еще медля, еще не овладевая… В конце концов, это же был ее сон.

Он целовал ее грудь и живот, ласкал, гладил, нажимал и отпускал, а она выгибалась в сладкой судороге, стонала все громче — и когда его жаркое дыхание коснулось ее бедра, замерла на мгновение, чтобы потом раскрыться всем своим естеством навстречу, подобно тропическому цветку, распахивающему нежные лепестки навстречу солнечным жарким лучам.

Он улыбнулся, почувствовав приближение ее оргазма. И осторожно, очень медленно — хотя только боги знали, чего ему это стоило — начал входить в нее.

И в тот момент, когда они стали едины, за окнами лопнула жаркая тишина, громыхнул раскат грома, полыхнула ослепительно-синим светом молния, и началась гроза.

Лена и Максим ее практически не заметили, потому что их тела и души в данный момент закрутил куда более мощный вихрь — вихрь их страсти.

И уже летя с невидимой и головокружительной высоты в бездонные объятия бархатной тьмы Великого Ничто, Лена только доверчиво стиснула руку Максима. Теперь все встало на свои места — а Вселенная может и подождать!

— Глаша, проснись немедленно!

— Симка, отстань. Я лекарство выпила.

— С каких это пор благородный кагор называется лекарством? Глаша, немедленно открой глаза. У меня потрясающие новости.

— Ой, господи, будет мне покой или нет? Что случилось?

— Скандал. Интрига. Сплетня. Кулебякино взорвется изнутри. Мой план сработал.

— Какой план?

— Коварный, разумеется. Слушай: сегодня Макс Сухомлинов вышел от Ленки Синельниковой в два часа ночи.

— Симка, ты безнадежно отстала от современной жизни. В наши дни он может выйти от нее даже в четыре утра — это еще ни о чем не говорит…

— Да? А то, что он вышел через окно и в одних трусах — это говорит хоть о чем-нибудь?

— Иди ты!

— Сама иди.

— Ты что, подсматривала?

— А как же!

— Серафима, мне стыдно за тебя. Неужели в трусах?

— Да! И всю остальную одежду он нес на плече. И перепрыгнул живую изгородь! И изобразил из себя Тарзана!

— Ой, кричал?

— Нет, бил себя в грудь кулаками. Глаша, я знала, что у меня получится!

— Между прочим, письмо писала я.

— Под мою диктовку, несчастная. Ладно, неважно. Так-с, дело пошло. Переходим к следующему этапу. Надо поговорить с Ленкой.

— Сима! Тогда она поймет, что мы подсматривали!

— Смотря как поговорить. Аглая Владимировна, подъем! Уже одиннадцать часов! Нас ждут великие дела, а по жаре не побегаешь.

Лена Синельникова выползла на улицу за пять минут до полудня и долго с недоумением смотрела на большой плакат, висящий на калитке. «Синельникова! Ты проспала потрясающий шопинг и потрясающего мужика! У меня сломалась твоя машина, и я уехала в Москву с Максом. Так тебе и надо. Твоя ТТ.».

Лена хмыкнула и почесала укушенное взбодрившимся после дождя комаром плечо. Потом перевела взгляд на ступеньки — и расхохоталась. На нижней, широкой, лежал и крепко спал черно-белый лохматый коврик. Задние ноги у Василия иногда подергивались, а из мерно вздымающейся груди доносилось грозное тявканье. Вероятно, во сне Василий загонял кабана…

Лена с хрустом потянулась, вскинула к небу лицо и рассмеялась. Она чувствовала себя легкой и невесомой, словно воздушный шарик. И во всем теле такая приятная гибкость образовалась…

Сегодня день обещал быть не таким убийственно жарким, после ночного ливня вся кулебякинская природа воспрянула духом. А может, виной всему Ленино прекрасное настроение, — но трава была изумрудной, розы — алыми, небеса — бирюзовыми, и все в мире дышало негой и любовью.

Она спустилась с крылечка — Василий приоткрыл один глаз и приветственно стукнул хвостом об ступеньку — и пошла к калитке. Когда «сотни ласковых глаз с улыбкой смотрят на нас»…

— Аленушка, деточка, как я рада тебя видеть! Заходи к нам!

Лена обрадованно улыбнулась. Сестер Кулебякиных она не только уважала, но и искренне любила — за прекрасное чувство юмора и трогательную нежность друг к другу. К тому же мама Лены приходилась сестрам троюродной племянницей… кажется.

Серафима встретила ее на ступенях белого домика, обмахиваясь шикарным веером из страусовых перьев. Аглая приветственно замахала из тени на веранде. Веер у нее тоже был, но чуть поменьше. Серафима налила Лене чаю со льдом и испытующе уставилась на нее.

— Мы так за тебя волнуемся, Леночка! Особенно в последнюю неделю.

Она чуть чаем не поперхнулась и удивленно уставилась на скорбно поджавшую губы Серафиму.

— По… почему?

— Ну как же! Этот крупченковский дом заброшенный, а теперь еще и этот новый русский… Додуматься купить участок, граничащий с твоим!

— Серафима, но ведь мой участок и так граничит с его…

— Это совершенно другое дело, Алена! Сразу видно сухомлиновскую подлую породу. Он тебя окружает, не видишь?

Лена неуверенно рассмеялась.

— Я же не крепость, чтобы меня окружать. И потом, вы же сами переживали, что у меня с той стороны заброшенный участок…