Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - [45]

* * *

Свобода передвижения – одно из главных завоеваний и реальных достижений, результатов движения страны к гражданским свободам – последних – надцати лет. Помню острые ощущения первого свободного перелета за границу (!) – ведь граница-то раньше и впрямь была на замке, а занавес действительно был железным.

И никакой там не грезилось еще Италии с Римом, Флоренцией и Венецией (откормленный этим культпоходом соотечественник ныне ищет изыски, забираясь куда-нибудь поглубже в Тоскану). Никакого парижского «уикенда» или «императорской Вены», а предложение покататься с детьми на лыжах в Австрии было бы воспринято как сдвиг гоголевского сумасшедшего.

* * *

Действительно – вроде бы и сегодня, в современной словесности, весьма востребованный читателями других стран жанр травелога (существующий как в версии fiction, так и non-fiction) обитает на окраине отечественной словесности, приживаясь с некоторым трудом.

А ведь история русских литературных путешествий весьма продолжительна. Начинается она с Колобка – первого русского путешественника. (И странника – потому что у Колобка как у литературного героя есть, конечно, своя философия ухода, – как у Емели философия успеха через лень и т. д.)

Именно он, Колобок, первым смело выкатывается за порог дома, где его произвели на свет.

Уходит в путь – последовательно: от 1) бабки, 2) деда, 3) волка, 4)… От лисы не больно-то и уйдешь, будь Колобок хоть ста пядей во лбу.

Но ведь Колобок погиб бы гораздо раньше – дома! От дорогих и любящих бабки с дедом! Не выкатываясь за порог – и не обретя своей чудесной истории.

Его бы просто-напросто съели.

(Вообще «бабка с дедом» в русском фольклоре – хтоническая темная сила: уничтожающая. Вспомним еще и «Курочку Рябу». Зачем они «били-били» это несчастное яйцо?)

Так вот: активная жизненная позиция Колобка породила творческую энергию, матрицу весьма противоречивого, парадоксального русского сознания:

И дома съедят, и в пути пропадешь.

Тем не менее: Колобок открывает череду «плавающих и путешествующих», преодолевающих опасности, открывающих мир за пределами дома, отчаянных, погибающих в пути, находящих новое.

Героев-авантюристов, раздвигающих рамки привычного.

Можно условно сказать, что страна сложилась в результате пути, в движении на восток, запад, север и юг. На Урал, в Сибирь, на Дальний Восток, – «поход» был предпринят задолго до того, как вошел в сюжет известной песни: «И на Тихом океане свой закончили поход». (А песен в русском фольклоре про путь-дорогу-дороженьку – немерено.) Теперь – о субъекте путешествия.

Забывать – естественно, помнить – искусственно, по мысли Мераба Мамардашвили.

Помнить – сделать усилие.

А написать о дороге – значит написать о том, что испытал и что помнишь (двойное усилие).

Прощание перед дальней дорогой обязательно в русской традиции (присесть на дорожку, посмотреть прощальным взором друг на друга). Прощание с уходящим в путь всегда включало в себя благословение, а уходящий должен был оставлять свою «память» (то есть что-нибудь, какой-нибудь предмет на память). Возвращаясь, человек шел через леса на просвет, на светлый проем, «на русь». Отсюда, утверждают историки-лингвисты, и возникло слово, обозначающее сторону-страну: Русь.

Русская литература, в отличие от «нас», не ленива и любопытна; и не только фольклорный герой уходит за порог.

Русская проза открыла XIX век (в 1801 году!) «Письмами русского путешественника» Николая Карамзина. «Авторская» история началась несколько позже, с карамзинской тож «Истории Государства Российского». Путешественник и историк, прозаик Карамзин завещал литературе и литератору «быть в движении», путешествовать, наблюдая, и наблюдать, путешествуя, – завет его дошел и до Михаила Шишкина, скрупулезно собравшего следы русских путешественников – как добровольных, так и недобровольных, в «Русской Швейцарии».

После Карамзина открылась не просто дорога, а целый тракт; а за десять лет до него Радищев написал публицистическое «Путешествие из Петербурга в Москву», за что и поплатился ссылкой (и вынужден был предпринять большое путешествие ).

Путешествует автор – путешествует и его герой.

Путешествует Пушкин – и вынужденно (в Кишинев, в Одессу, на Кавказ), и по собственному желанию (за Урал, за «Капитанской дочкой» и «Историей Пугачевского бунта»). Путешествуют и его герои: от летающей по воле Черномора Людмилы до Руслана, от едущей в Москву из провинции Татьяны до первого скитальца Онегина, от Петруши Гринева до станционного (при путешествующих – изначально!) смотрителя. Да и Дуню счастливо, как выясняется, похищает случайный, казалось бы, проезжий. Более всего Пушкин бранит вынужденную свою обездвиженность, хотя сочиняет – и в Болдине, и в Михайловском замечательно интенсивно (здесь путешествует его воображение).

Путешествует Лермонтов: насильственно (в южную ссылку, на Кавказ), откуда он мысленно уже привозит «Героя нашего времени» – Печорина, и погибающего-то в дороге. «С подорожной по казенной надобности…»

И понеслось: Гоголь с его Римом – и Павел Иванович Чичиков (колесо, которое доедет – не доедет), и Хлестаков, который доехал до случайного на пути его города, а потом оттуда уехал, – а можно сказать, удрал.