Русский фронтир - [20]

Ну, испортить репутацию России невозможно, она и так в принципе отсутствует с тех пор, как мы переформатировались в империю. Когда я объяснил Тунгусу, что русских скорее побаиваются, чем уважают, а в целом просто не любят, и ему надо это учитывать, вождь равнодушно сказал: чего тут учитывать, сам такой. Поглядел на меня сверху вниз и добавил: то, что вы зовете «внешней политикой», вообще глупость. У нас тут не бывает внешней политики, только внешняя торговля. И еще долг, смысл которого – собирать народы воедино, ибо вместе мы сможем больше.

И никакой, заметьте, болтовни об исторической миссии династии Ун. Никакой мании величия. Тунгус и так великий, по должности, куда ему еще маньячить.

По-настоящему вождь нас зауважал, когда мы не сбежали от эпидемии. До того момента он еще подумывал о России в категориях стратегических, как о сильном игроке, под которого надо так хитро лечь, чтобы осталось непонятно, кто кого поимел.

А тут он просто убедился, что мы не дерьмо.

Кстати, наших летчиков вождь знает и отличает еще с первой высадки. Чернецкий предлагал его прокатить на конвертоплане, пока полковник не видит, а Тунгус говорит: «Лет двадцать назад я бы с радостью, а теперь не могу себе позволить. У меня народ, за который я отвечаю. Вот ты упадешь – и что тогда?..»

Покойный Леша Сорочкин вспоминал, что сломал половину головы и подвесил транслятор, пытаясь разгадать, в чем подвох и чего он не понял, – настолько по-земному прозвучала эта фраза.

Лингвиста Сорочкина великий вождь тоже хорошо знал…

– А-а, это вы, Русаков… – сказал полковник. – Не заметил.

И даже руку мне пожал, счастье-то какое.

– Вас здесь не стояло, – на всякий случай уточнил он.

– Еще как стояло. Я передал экипажам одобрение и пожелание удачи от великого вождя Унгусмана.

– Вот же хитрый папуас! Нет, он прекрасный дядька, я ничего такого… но сволочь редкая.

– Это мы оставим за скобками, с вашего позволения. Что же касается любезного капитана… да и всех присутствующих. Кажется очевидным, что в случае провала нашей затеи…

– Нашей?! – полковник сделал большие глаза.

– Представьте себе, да. В случае провала она будет объявлена безответственной выходкой сводного летного отряда. В случае же успеха мы имеем план операции, дерзкий и решительный, оформленный вашим штабом во всех подробностях, доведенный своевременно… и так далее. И мое скромное «Ознакомлен» на этом плане тоже будет.

– Ваш-то какой интерес лезть в наши игры… гражданин Русаков?

Я чувствовал, как летчики буравят мою спину недобрыми глазами. Чернецкий явно призадумался, не напрасно ли держал меня за человека.

– Медальку захотелось в случае успеха? – Полковник невесело хохотнул. – А если я вас за собой потяну, когда меня военная прокуратура возьмет за жабры?.. Нет, правда, объяснитесь, будьте добры, пока мы сами чего лишнего не придумали.

– Мне сейчас по дальней связи поступила инструкция, которая частично предназначена вам, – произнес я со всей возможной мягкостью. – Могу передать на словах, но будет лучше, если вы ознакомитесь с частью, вас касающейся, на посту ДС. Как я понимаю, Управление не хочет оставлять следов и поэтому действует через мое ведомство.

Полковник выразительно глянул на летчиков. Акопов кивнул и ушел, Чернецкий залез в конвертоплан и захлопнул дверцу.

– Ну что там? Решились наконец? Приказано драпать? А вы, значит, против? – спросил полковник недоверчиво.

– Приказано выжить. Каким образом, я вам доложил – путем реализации плана Чернецкого на наш страх и риск. Мне передали код от люка спускаемого аппарата, и я могу поступить с ним на свое усмотрение, не поставив вас в известность. Сообщить его летчикам, например.

Полковник обдумывал эту новость целую секунду, прежде чем прийти к очевидному выводу.

– Настуча-али, – протянул он. – Я так и знал.

– Смею вас заверить, до сегодняшнего дня у меня не было повода делать это. Мои донесения никогда в общем и целом не расходились с вашими. Но если Чернецкий нашел выход из положения, отчего бы не сообщить?

Полковник размышлял еще секунды три.

– А для меня – что передали?

– Загадочную кодовую фразу: «Дима, мальчик, если хочешь, чтобы было как надо, делай сам».

Газин хмыкнул. И молчал целых пять секунд.

– А вот если бы я не… Тогда бы вы что?.. – не очень внятно, но понятно спросил он.

– Ну… Вот это самое. На свой страх и риск. Пришлось бы побегать по лагерю, стараясь не попасться вам на глаза. Летчики, спецназ, Петровичев… Труднее всего с капитаном, он меня недолюбливает, но по такому случаю мог бы и смилостивиться…

– У Петровичева был роман с одной местной. Она умерла. А вы дружили с Сорочкиным, вот он и…

– Я не дружил с Сорочкиным. А у Унгури был любимый брат, Унгелен. Мы вместе его выхаживали, потом я сидел рядом, когда девочка его оплакивала. Дальше рассказывать?

– Эх, Гена… Золотой был парень… – полковник вздохнул. – Ладно, к черту лирику. А в случае провала? Как думали выкручиваться?

– А вам не все равно?

– Ничего себе! Вы диверсию планировали у меня под носом, советник! Заговор и бунт!

– Я буду все отрицать. Между прочим, оцените, как быстро Москва ответила.

– Это как раз элементарно, – заявил полковник сварливо. – Вы забыли, что там сегодня выходной. Какие теги на вашей стучалке?