Русский фронт, 1914 – 1917 годы - [20]

Конрад фон Гётцендорф, определявший развитие австровенгерской стратегии в течение десятилетия, с 1906 г., был настроен вести против России активные действия, выходившие за рамки сдерживания. Он полагал, что сможет захватить русскую часть Польши за счет удара между Бугом и Вислой, встречной операции германских войск из Восточной Пруссии в направлении на Седлец, провоцирования тотального польского восстания, а также преимущества во времени, даваемого сроками мобилизации. Эта комбинация выглядела вполне логичной, но не учитывала ни позиции Германии, ни хода событий в русской армии. Никогда не доверявший Италии как союзнику про Тройственному альянсу Конрад тем не менее был готов поверить в ее нейтралитет в лучшем случае, но тщетно уговаривал своих германских коллег не рассчитывать также на итальянское содействие против Франции, даже обещанное начальником Генштаба Италии генералом Поллио.¹⁴⁶ Глава австрийского Генштаба был убежден в возможности быстрого и сокрушительного разгрома Сербии, во враждебной позиции Румынии по отношению к России, хотя не рассчитывал на ее вступление в войну на стороне Дунайской монархии, с венгерской частью которой у румын были столь острые разногласия. Нет смысла подробно останавливаться на истории австро-германских предвоенных дискуссий относительно масштабов участия и распределения обязанностей, однако факт остается фактом: ни о какой поистине единой союзной стратегии против предполагаемого русского вторжения говорить не приходится. Ситуация несколько улучшилась за счет постепенного налаживания личных контактов Мольтке и Конрада, но необходимость пунктуального учета формального равенства двух держав исключала выбор какого-либо конкретного варианта.¹⁴⁷ Обе стороны действовали параллельно, убеждая себя в том, что они едва ли не альтруистически заботятся о союзнике, насколько это вообще возможно в их (то есть только одной страны) сложном военном положении. Показательно, что о формировании командования фронтов (или групп армий) ни одна сторона не задумывалась, оставаясь на уровне отдельных армий, что крайне вредило согласованию действий и провоцировало конфликты иерархии.

Таким образом, оценки боеспособности русских вооруженных сил явились важным фактором нагнетания обстановки внутри германского офицерства, стали причиной повышения кадрового давления. Тем не менее, внимательно наблюдая за военными реформами в России и за ее экономическим развитием,¹⁴⁸ часть германских военных настаивала на немедленной атаке Франции, особенно во время кризисов 1905 и 1909 гг., однако кайзер к тому времени перестал быть сторонником превентивной войны, если когда-то и был таковым.¹⁴⁹ Зато эта концепция полностью удовлетворяла Бетмана, который при всей своей сдержанности в экспансионистских планах считался русофобом. С началом войны ситуация решительно изменилась: теперь «превентивная война» стала отражением мифа об оборонительном для Германии характере войны, спроецированным на политические реалии. Довоенное чувство общности взглядов между офицерством двух консервативных монархий должно было смениться соревнованием и напряженным поиском принципиальных различий и/или профессиональных преимуществ над противником.

В русской армии крайне бедственное положение младшего офицерства¹⁵⁰ и сомнительные шансы на сколько-нибудь хорошую карьеру привели к резкому падению престижа армейской службы среди интеллигенции и дворянства. Это привело к тому, что, несмотря на богатые традиции и благотворное влияние реформ 1905–1914 гг. на положение младшего командного состава, большое количество офицерских мест в армии оставалось вакантным. Некомплект достигал нескольких тысяч офицеров!¹⁵¹ Ликвидировать эту ситуацию без чрезвычайных мер было невозможно, годовой прирост офицеров из всех источников (выпуск из училищ, производство из унтер-офицеров за особые заслуги и одногодичников и т. д.) составлял около 3–3.5 тысяч и едва покрывал убыль офицерского состава (в год около 2.7–3 тысяч человек).¹⁵² В России большие надежды возлагали на дальнейшие меры по улучшению довольствия офицерского корпуса и вообще на Большую программу развития армии и флота, едва-едва рассмотренную Думой, а пока германский Генштаб вполне учитывал не только потенциальные мобилизационные возможности огромной России, но и очевидные недостатки в количестве и качестве офицерского корпуса ее армии.

Германская империя не могла предъявить осмысленных территориальных претензий ни к одной стране Европы, кроме, может быть, своей союзницы Австро-Венгрии.¹⁵³ Широко известные проекты Пангерманского союза по аннексии прибалтийских земель и их присоединения к Кайзеррейху до войны и на протяжении большей ее части оставались заведомо утопическими мечтами,¹⁵⁴ которые германские правящие круги не воспринимали всерьез вплоть до Февральской революции в России, а в периоды потепления русско-германских взаимоотношений относились к ним даже резко отрицательно. Германия с огромной тревогой следила за тем, как Россия выходит из тяжелого положения, в котором она оказалась по итогам Портсмутского мира, удачно нормализовав отношения в 1910 г. даже с Японией и освободив тем самым 300 тысяч солдат для европейской войны.