Русский фронт, 1914 – 1917 годы - [19]

После Мукдена и Цусимы германский Генеральный штаб до начала 1911 г. не настаивал на наращивании вооруженных сил рейха, полагая их из-за очевидной неготовности России к европейской войне достаточными.¹³⁶ Это привело к тяжелому политическому кризису и громким скандалам в военных кругах — ведь на волне перманентного кризиса в международных отношениях в 1911–1914 гг. Германская империя внезапно ощутила себя едва ли не беззащитной перед крепнущей Антантой. К этому были определенные основания: Франция вышла, казалось, на пик своих возможностей по наращиванию вооруженных сил, явно оправлялись от поражений русские армия и флот,¹³⁷ демонстрировала готовность поддерживать максимальный темп гонки вооружений на море — по принципу «на каждый киль наших два» — Великобритания.

Ослабление военной мощи России в конце 1905 г. было неоспоримо, хотя его масштабы и продолжительность предсказать было сложно. В итоге Россия восстановилась быстрее, чем рассчитывали и надеялись в Германии, но план Шлиффена образца 1905–1906 гг. должен был быть рассчитан на начало войны в любой момент, а вовсе не обязательно через 10 лет.¹³⁸ Таким образом, очевидные преимущества Запада, до этого оттеняемые угрозой с Востока, склонили чашу весов на сторону шлиффеновского замаха через Бельгию, оставив в стороне проекты Мольтке-старшего о развертывании против России. Этот эффект только усилился благодаря некоторой русофобии Мольтке-младшего, недооценивавшего Россию, как и все ее недоброжелатели. В итоге развертывание по плану Шлиффена против России кадровых войск количественно осталось почти неизменным,¹³⁹ а массового привлечения ландвера и ландштурма в полевую армию в 1914 г. поначалу не предусматривалось, ведь эти части были плохо оснащены вплоть до 1911–1913 гг. и сильно недооценивались. Доля выделенных для фронта на Востоке сил по сравнению с шлиффеновскими временами даже несколько уменьшились, несмотря на растущую мощь оправлявшейся от унижения на Дальнем Востоке России. Характерно, что, будучи пруссаками, и Шлиффен, и Мольтке-младший были вполне уверены в готовности России быстро наладить отношения вплоть до «боевого братства», как только разгром Франции покончит с любыми другими вариантами коалиции для царя.

Внимание к России привлекало то обстоятельство, что именно сосед с Востока, с точки зрения Германии, стремившейся подчинить своей логике и судьбу союзника, играл роль спускового крючка в будущей схватке великих держав. Это нисколько не отменяет того факта, что только на Западе, но не на Востоке представлялась единственно приемлемая возможность блицкрига. Эта истина, столь очевидная впоследствии, тем не менее вызывала довольно ожесточенные споры не только до, но и после Великой войны, когда рассматривались возможные последствия развертывания по Шлиффену наоборот, т. е. основные силы против России.¹⁴⁰ В связи с этим, германский Генштаб, а за ним и коллеги из Австро-Венгрии пристально следили за реформированием русской армии и тщательно анализировали ее достоинства и недостатки. Однако, так как до 1906 г. разведка во многом была основана на данных приграничных станций, персонал которых комплектовался офицерами ландвера, к началу Великой войны многие информационные лакуны на русском направлении были не заполнены. Работа в России по налаживанию разведывательной сети затруднялась особенностями страны и ее населения.¹⁴¹

Уже в первые дни войны стало очевидно, что решительность, с которой Шлиффен при планировании войны на два фронта допускал оставление Восточной Пруссии и отход за Вислу до разрешения ситуации на Западе, не разделяется даже большинством генералитета. Оставленные прикрывать восточную границу части 8-й армии и Ландверный корпус Войрша считались по сравнению с бесчисленными (в этом по доброй европейской традиции не сомневались) русскими ордами — «половиной Азии» — недостаточными, что вызывало нервозность и полуапокалиптические ожидания войны за само существование Германии и немецкого народа.¹⁴² Характерно, что из 8 армий, образованных с началом войны, только одна, 8-я ген. фон Приттвица унд Гаффрона, была сконцентрирована против русских, остальные 7 были на Западном фронте.¹⁴³ При страхе перед «паровым катком» это весьма показательно, однако так же, как и на Западном фронте, командующим этой единственной и потому важнейшей армией был назначен отнюдь не великий стратег.¹⁴⁴ Согласованного плана действий с союзницей не существовало, хотя расстановка сил на Востоке была известна уже 40 лет, в том числе потому, что стороны не хотели утечки информации и предчувствовали споры.

В Австро-Венгрии поражение России в войне с Японией вызвало известное облегчение, однако это имело в конечном итоге скорее отрицательные для нее последствия. Во-первых, планы австрийского Генштаба на случай войны с Россией стали более наступательными и амбициозными,¹⁴⁵ хотя нехватка сил никак не отменяла зависимости от широкомасштабной германской поддержки (которую та и не думала оказывать). Во-вторых, уверенность в успешном противостоянии русской угрозе еще более осложнила диалог между Веной и Берлином, так как в Австро-Венгрии не видели необходимости для уступок, а намерены были скорее добиться передачи под свое командование всех союзных войск на Русском фронте. Количество выделяемых против России сил осталось значительным, однако оно не имело характера «шлиффеновской» асимметрии между театрами военных действий, а потому против Сербии и Черногории, армия которой соответствовала критериям ополчения, Конрад выделил силы, для такого противника явно чрезмерные, а для блицкрига (как выяснилось) — недостаточные. И, наконец, ослабление России было использовано Австро-Венгрией для аннексии Боснии, то есть цели конъюнктурной и в итоге принесшей проблем значительно больше, нежели репутационных плюсов. Вновь приосоединенная территория, даже с учетом вполне феодальной лояльности босняков императору, не вписывалась в баланс между двумя половинами империи, увеличивала антиавстрийские настроения среди славян как внутри, так и за рубежом, а ее аннексия, пусть и почти формальная, являлась явным унижением России, делавшим невозможным компромисс на основе прежней идеи status quo. Босния требовала крупных затрат на свою интеграцию в империю и срочных инвестиций по хотя бы частичному выравниванию уровня развития с другими регионами державы. Последствия же для равновесия сил на Балканах были и вовсе катастрофическими.