Русский фронт, 1914 – 1917 годы - [2]

Определение «Русский» в названии не подразумевает также и повествования о Великой войне с точки зрения только России и уж тем более исключительно русских, хотя оба понятия именно в эти годы начали в прямом смысле революционно меняться. Литературы о России (или в основном о ней) в годы Первой мировой войны в отечественном книжном обороте более чем достаточно, а вот вписать историю противостояния в общий, всемирный контекст, наконец отразив результат произошедшей за эти 100 лет «историзации» первого тотального конфликта, в России мало кто удосужился. Разделение истории на плохо совместимую «отечественную» и «всеобщую» части, являющееся само по себе диагнозом нашему подходу к анализу ситуации, до сих пор не ликвидировано, что применительно к многосторонним конфликтам исключает всякие надежды на беспристрастность. Сказывается и большое различие между объемами имеющейся в России литературы о ее соперниках. Если относительно Германской империи, в том числе благодаря упорному изучению корней германского милитаризма на волне осознания опыта Второй мировой войны, книг было выпущено немало, то о двуединой монархии, даже с учетом огромной популярности в СССР настоящей энциклопедии о жизни погибшей империи на Дунае — неоконченного романа Я. Гашека о Швейке, — сведений немного.³

Хотелось бы оговориться и насчет еще одного штампа — о «забытой войне».⁴ Он верен лишь частично, причем те категории населения, для которых вторая (максимум третья) по масштабам война в истории их страны остается «забытой», вообще лишены исторической памяти, и это явление не менее, чем в России, распространено в тех странах, где Великую войну «забытой» называют куда реже, например в тех же Германии,⁵ Франции, Великобритании. Более того, следует констатировать, что в связи со 100-летием Первой мировой войны в России вышло столь солидное количество литературы (о качестве этой литературы разговор особый), предпринято столько памятных мероприятий, что «забытой» эта война могла остаться только при очень большом желании. Разрыв между уровнем исторической памяти о Великой войне в России и в других бывших великих державах-участницах — ранее попросту катастрофический — теперь если не ликвидирован, то, по меньшей мере, существенно сокращен, в том числе за счет явной деградации памяти о Первой мировой в зарубежной Европе.

Однако помимо отрадного факта стремления инсталлировать Великую войну в общую канву славной военной истории Отечества следует констатировать, что делается это разными средствами и порой со скорее негативными последствиями. В потоке литературы помимо исследований высочайшего уровня и вполне академического стиля встречаются и откровенно публицистические работы, авторы которых тщатся раскрыть очередные коварные замыслы (в основном «Запада», схватившегося в той войне сам с собою), реабилитировать Николая II как полководца (!)⁶ и национального лидера, либо, наоборот, доказать, что армии, более отсталой и бездарной, чем русская, попросту не было на свете, то есть только под «мудрым и четким» руководством те же солдаты впоследствии превратились в коллектив, которому нет равных «от тайги до британских морей…». В целом можно встретить полярные точки зрения («Россия проиграла все и вся…», а на соседней полке книжного — «Россия вообще не проигрывала Первую мировую»), которые, однако, весьма схожи своей предвзятостью, и все до одной отличаются стремлением выдавать желаемое за действительное. Тем не менее, и это тяжелое наследие специфической исторической памяти советского периода имеет прямые аналоги в других странах. И там до сих пор хватает забвения, «сенсационных» открытий, разоблачений, принципиально бесконечных дискуссий о правых и виноватых, начало которым было положено вместе с развязыванием Великой войны более века назад, а то и до этого — на страницах футурологической публицистики. Как и в случае с любым масштабным конфликтом продолжается сосуществование нескольких версий войны, в зависимости от уровня и жанра участия в ней — от солдатско-окопного через лейтенантскую прозу и до генеральски-ме-муарного. Каждая содержит немало интересного, но ни одна из них не может заменить собою все прочие. В последние два-три десятилетия превалировала тенденция воссоздать солдатскую «правду» войны,⁷ ей существенно уступали по численности, но часто превосходили по качеству исследования по истории офицерства,⁸ еще менее внимания уделялось генералитету.⁹

Разумеется, все познается в сравнении, а потому было бы важно хотя бы кратко охарактеризовать ситуацию с изучением и памятью о Русском фронте в странах-участницах этого противостояния. Процесс анализа и историзации на пространстве всех трех проигравших империй Центрально-Восточной Европы шел очень по-разному. В межвоенный период изучению противостояния в Великой войне, и в том числе на Русском фронте, более всего повезло в Германии. Многие офицеры Генштаба, оставшись в условиях Версальского мира без возможности открыто заниматься своей работой, сосредоточились на военной истории, якобы имевшей лишь прикладное значение. В этом они видели, в первую очередь, свой вклад в будущий реванш, а также в процесс устранения той части ошибок в развитии германских вооруженных сил, что они удосужились признать. Был в этом и оттенок ущемленного национального достоинства, и элемент политической борьбы, но и без дискуссий о том, что же там превалировало, можно констатировать: конечный продукт — в виде монографий, статей и многотомных исследований — получился великолепным.