Русский доктор в Америке. История успеха - [31]

— Я хочу умереть хирургом. Пусть я лучше свалюсь замертво возле операционного стола, чем буду медленно загнивать над микроскопом или томиться в длинных беседах с психами.

Мы ушли из гостей оба недовольные друг другом.

Мне хотелось наконец побыть одному, подумать обо всем. На следующее утро я пешком ушёл в Средний Манхэттен. Шёл, думал и смотрел. Всё новое, что обрушилось на нас в Нью-Йорке, вызвало психологический стресс: непонимание, помноженное на страх и на несогласие. Надо было как-то приводить мозги в порядок.

Города я не знал и шёл по нему, как Тарзан после джунглей — по своему дикому наитию. Так я попал на какую-то площадь, где вокруг стояли небоскрёбы, а в углублении посередине был небольшой каток с искусственным льдом и громадной позолоченной фигурой Прометея. Вокруг развевались флаги всех стран. Бродя и рассматривая, я нашёл название того места — площадь Рокфеллера.

Оттуда я перешёл на шикарную Пятую авеню, с красивыми домами и церквями старого архитектурного стиля, потом попал на широкий проспект — Парк-авеню. Там в ряд стояли небоскрёбы новейшего стиля, гигантские вытянутые вверх коробки со сплошными стеклянными стенами разных оттенков. Они не были красивы в привычном смысле установившейся архитектурной эстетики, но их величина, пропорции и оригинальность конструкции действовали на меня эмоционально. Я ходил, задрав голову и разглядывая величественные громады. Гёте писал, что архитектура — это музыка в камне. Новейшая американская архитектура своей мощностью и устремлённостью ввысь лучше всего выражает самую сущность теперешней Америки. И до чего же это всё ушло вперёд по сравнению с теми низкими и безвкусными строениями, которые окружали нас в России! Я ощущал прилив энергии и оптимизма от сознания, что всё это новое и необычное — теперь станет моим повседневным окружением.

В этом мажорном состоянии я и хотел продумать свои планы. Но где? — вокруг с шумом проносились машины, всё мчалось, гудело, мелькало, отвлекало. Неожиданно передо мной открылся простор какого-то небольшого зелёного парка с ещё одним плоским небоскрёбом вдали. Я по фотографиям узнал — Организация Объединённых Наций. У ограды парка с безразличным видом стоял чёрный охранник в форме. Я привык, что в Москве никого не пускали в административные здания, и сразу заробел: можно ли зайти в тот парк? Прорепетировал в уме вопрос по-английски и спросил:

— Могу я тут погулять? (Can I walk here?)

Не поняв, он переспросил:

— Работать? (to work?)

Очевидно, мне не хватало звучания при произношении гласных, которые в американском варианте английского языка очень открытые и звучные. Я подумал: «Это было бы неплохо, получить работу в ООН», — но открыл рот пошире и сказал:

— Нет, только погулять.

Он с удивлением посмотрел на меня:

— Конечно, гуляй, если хочешь, — и отвернулся.

В парке было прекрасно: цветущие деревья, масса цветов, дул свежий речной ветер с Западной реки, аллеи были пустынны и скамейки не заняты. Как раз то, что нужно, чтобы посидеть и подумать.

Итак: на изучение английского и на подготовку к врачебному экзамену мне нужно не менее двух лет; ещё около трёх — пяти на прохождение резидентуры; значит, когда я закончу это, мне будет не менее пятидесяти пяти. Поздновато начинать! — начало-то и есть всегда самое трудное. Да и то сказать — это всё лишь при сохранившемся здоровье. А если… лучше не думать.

Пока буду учиться, зарабатывать я не смогу. Младшему тоже надо учиться — это самое главное. Значит, рассчитывать можно только на то, что сумеет заработать Ирина. Но как бы она ни устроилась, много денег получать она не будет.

Птички вокруг весело щебетали, прилетали и улетали. А я всё глубже погружался в безвыходность нашей ситуации. За привезенные драгоценности я смогу получить столько, что будет достаточно для скромной поддержки, скажем — на плату за квартиру в течение года. Но есть два варианта в запасе: я нахожу хоть какую-нибудь работу — скажем, ассистентом на операциях или гипсовым техником, даже санитаром. Это задержит мою учёбу, но поддержит всю семью. И последнее: если я смогу написать давно задуманную книгу о советской медицине и найти издателя, это может принести достаточно денег, но задержит мою учёбу. Но писать, переводить на английский, искать издателя — это всё будет раздражать Ирину неверностью исхода. Она трезвей меня понимала, что самой выгодной картой в нашей сложной игре с новой жизнью была моя медицина. Я был уверен, что сумею написать, но не знал американского книжного рынка и обосновать успех этого дела Ирине не мог.

Из всего, что я обдумывал, ясно вытекало, что предстоит долгая и упорная борьба за существование в совершенно непривычных условиях. Наверное, надо пытаться начать действовать во всех направлениях — что-нибудь да получится.

В этих думах я наблюдал, как на ближайшем ко мне дереве птичья пара свивала себе гнездо: один принесёт ветку, другой вставит её между предыдущими — одна ветка, другая ветка, третья. Счастливые птицы — у них будет своё гнездо. Работали они дружно, покосятся на меня, принесут ветку, вставят, опять покосятся, опять вставят. Как будто подсказывали мне, что делать: сначала — квартира! О’кей, птицы, я понял.