Русский диптих - [17]

«И сколько здесь торчать?» – подумал Мовсар, присаживаясь на поваленное дерево у обочины.

Вопрос был риторический. Ответ на него могло дать только время. Но даже время в этой глуши, казалось, сжалось в испуганный комок и молчало.

Прошел час. Изредка проносились какие-то машины, но останавливаться никто не желал. Мовсар нервничал все больше и больше. То вставал и начинал ходить взад-вперед, то снова садился и поглядывал на часы.

«Надо было за тем мужиком пойти, – проклинал он собственную несообразительность. – Может, там кто-нибудь за деньги меня бы и подбросил».

Когда Мовсар совсем потерял надежду, а время перевалило за полночь, где-то вдалеке раздался оглушительный рев двигателя. Мовсар облизал обветренные губы и вышел на дорогу, вглядываясь в темноту. Через минуту из-за поворота вынырнул одинокий луч света, который стал быстро приближаться.

«Мотоцикл, что ли?» – думал Мовсар, щурясь и пытаясь разглядеть ревущее чудовище. Но, к счастью, это был грузовик. С одной работающей фарой. Мовсар подхватил сумку и побежал наперерез, размахивая руками.

На его счастье, грузовик взвизгнул тормозами и замер. Дверь со стороны пассажира открылась, и Мовсар, заглянув в кабину, увидел здорового вихрастого парня лет двадцати пяти.

– Ну и че дальше? – спросил тот, вскинув подбородок.

– В смысле? – удивился Мовсар. – Аа… Ты это, не подбросишь, а?

– А куда надо?

– Да мне в это… как ее… Балабино, вот.

– А че там?

– Да мне в Москву надо, а там, вроде, электрички ходят. Ходят?

– Ходят, – кивнул парень.

– Ну, так как?

– Садись. Поможем, чем сможем.

– Вот спасибо, – обрадовался Мовсар и полез в кабину.

Грузовик на полной скорости мчался по проселочной дороге. Свет единственной работающей фары словно испуганный глаз циклопа выхватывал в непроглядной темноте разбегающиеся деревья, придорожные кусты и мокрую глину. Дорога была лишена каких-либо признаков дороги, поэтому несчастный грузовик швыряло и мотало из стороны в сторону, как корабль без руля и ветрил. Каждый ухаб отдавался болезненной встряской внутри водительской кабины, и Мовсар постоянно бился головой об низкий потолок. Одной рукой он держался за пояс, чтобы тот случайно не сдетонировал (после прокола с электричкой Махмуду он уже не очень верил), другой пытался ухватиться за что-то стабильное. Но внутри кабины ничего стабильного не было и быть не могло, ибо все тут болталось, шаталось и прыгало, словно веселясь в предвкушении близящегося развала. Исключение составлял радиоприемник, который был намертво прикручен к задней стенке кабины изолентой.

Низкое качество трассы, однако, совершенно не смущало водителя грузовика, представившегося как Леха. Похоже, он даже получал удовольствие от этих бесконечных подпрыгиваний и мотаний – может, представлял себя участником гонки Париж–Дакар, а, может, воображал, что он – фронтовой шофер, героически ведущий машину под обстрелом вражеских орудий. Но, скорее всего, просто не знал, что существуют иные способы вождения. По крайней мере ногу с педали газа он не убирал, как будто она, как и радиоприемник, тоже была прикручена изолентой.

Давя подступающую к горлу тошноту, Мовсар уже мысленно проклинал себя за то, что сел к Лехе. С таким камикадзе за рулем машина, того и гляди, вылетит в кювет, а там что хочешь может сдетонировать. Но выбора-то у него тоже не было – не ночевать же на платформе.

Леха, у которого настроение, похоже, улучшалось с каждым прыжком дребезжащего грузовика, дружелюбно подмигнул Мовсару и включил радио. Мовсар ожидал, что это будет что-то вроде «Радио «Шансон», но из приемника неожиданно полилась лирическая попса. Леха оказался сентиментальным камикадзе. Правда, слабо хнычущий голос певицы звучал абсолютным диссонансом в этой какофонии, состоящей из ревущего карбюратора, дребезжащего железа и ухающего от каждого прыжка кузова, но Леху это совершенно не смущало. Более того, он тут же принялся подпевать, желая, видимо, донести до Мовсара содержание любимой песни. Мовсар покорно вздохнул и принялся слушать слова песни.

– Мой рай в твоих глазааааах, – самозабвенно хрипел Леха, крутя баранкой и давя на газ. – Они мне светят светом… далеких звеееезд… и вертятся планетыыыы… твоих соленых слез…

Мовсар знал русский неплохо. Или думал, что знал неплохо. И потому был несколько смущен тем, что бо́льшая часть текста песни являла собой набор плохо сопрягающихся друг с другом слов. Мовсар, однако, мужественно молчал, боясь вопросами про грамматику поставить под подозрение свое происхождение. Кроме того, Леха неожиданно надавил на тормоз, и грузовик, словно ткнувшись мордой о невидимую стену, замер.

– Приехали, – довольно сказал Леха и ловким ударом кулака выключил радио.

– Куда приехали? – встревожился Мовсар, пытаясь разглядеть в кромешной темноте что-нибудь свидетельствующее о наличии жизни.

– Как куда? – удивился Леха. – В Кондрашино. Но мне дальше. А тебе в самый раз.

– Какое еще Кондрашино?! – растерялся Мовсар. – Я же просил в Балабино!

– А зачем тебе Балабино? – снова удивился Леха. – Там и делать-то нечего. Вот уж дыра так дыра. А в Кондрашине людей побольше, клуб опять же имеется. Кажется, – добавил он неуверенно после паузы.