Русский бунт - [4]

— Да кикимора не там… Слушай, ты доела? Может, я на улице доскажу?

Лида согласно закивала, и столовая очутилась позади.

Арбат жёг по глазам солнцем и хорошим настроением: художники продавали картины, книгоноши — книги, стена Цоя — требовала перемен. Было так многолюдно, что если крепко прищуриться, могло показаться, что дело происходит где-то на курорте.

Они устроились на скамейке, и Шелобей рассказал прыжок Елисея.

— Ну и дурак, — отозвалась Лида и тут же бросилась на суть: — А что с бумажкой-то?

Мимо проходил негр и зазывал всех в какое-то кафе: «Вери-вери вкусно, ням-ням». Он пристал к Лиде и стрельнул самокруточку (подхихикнув: «Мариуанна, хе-хе-хе?»), стал заливать про Боба Марли. Лида улыбалась, улыбалась, а потом взглядом сказала: «Прощайте».

Они снова оказались одни.

— Ну?! — Лиду корёжило от любопытства.

— И я подумал тогда… — говорил Шелобей неторопливо. — Слушай, всё никак не соображу, как рассказывать. Можно мне самокруточку?

— Так. Я сама скручу, а ты давай мысль закончи.

— Ладно. Бумажка. Тире. Мы вычитали на ней тире! — нашёл хоть какие-то слова Шелобей. — Вычитали, значит, и я подумал, что это неспроста. Всю ночь лежал и думал. Листал Стерна, Шкловского, Цветаеву. Грамматику листал. И, в общем, пришёл я к выводу, что тут постылый ребус бытия разгадан! — Шелобей сам нарадоваться не успевал своему простодушному и скоростижному выводу. — Короче! Тире — это «короче»! Любая линия — просто набор тире… Это какой-то промежуток, зазор, центр, где ещё не «уже» и уже не «ещё». А я, выходит, должен его разгадать…

Говорил Шелобей и бойко, и живо — чем ни капли Лидочку не удивил. Удивил её предмет такого воодушевляющего оживления.

— Послушай, но… — начала она.

— А ты знаешь, что сирень уже цветёт? — перебил её Шелобей.

— Ништяк! Где?? — Все тире вылетели из её головы, и они пошли смотреть сирень — вон тут, не доходя до Сивцев Вражека.

Сирень так не нашли, зато нашли дворик, где качались на качелях: курили и прятали бычки в задний карман: говорили о правде, небе и далёких странах: в этом же дворе была карусель с крутилкой в середине (как бы штурвал) и сидушками — разумеется, они в неё запрыгнули: Шелобей крутил штурвал — и раскручивал, раскручивал! всё смазалось — только Лидочка нет… нет, нет! всего мира не стало, — а лицо Лидочки осталось: в точках-родинках (это звёзды), в короткой бирюзовой стрижке (это лес), с карими глазами (это океаны), с орлиным носом (это утёс) и тонкими растрескавшимися губами (это — губы): сделалось так хорошо, что даже дурно, и Шелобей сказал:

— Ты чудо.

— А ты юдо. Вместе мы — чудо-юдо.

Скоро стало дурно через край — они остановили карусель. Мир вернулся, конечно, на место, но всё ещё весело пошатывался.

Шелобей рассказывал, как он раз в столовке украл котлету и сунул в карман. Лида рассказывала, как её в Индии грабанули. И ещё что-то, и ещё — они шагали. И как-то так прелестно им шагалось (даже окрашенная скамейка, отпечатавшаяся жёлтыми лихими пятнами, не могла испортить день), — что они не заметили, как оказались на вечерних Патриарших, всю Москву по кругу обойдя.

Сидели на парапете у водицы и разглядывали уток.

— А интересно, куда утки на зиму деваются? — спросила Лида немножко грустновато.

Шелобей смачно хлопнул себя по лбу и чуть не свалился в воду (Лида его поймала).

— Ты же про тире что-то хотела сказать! — вспомнил он.

— Точняк! — Лида хлопнула себя по коленке, но тут же оправилась, достала кисет и заговорила осторожней: — Тебе… тебе не кажется, что это немножко походит на шизу? Что ты сейчас всё под тире подгоняешь?

— Шизу!? — Шелобей подскочил от возмущения, но тут же сел. — А реплики почему в романах тире оформляются? А пропуски слов почему через тире? Это же переход к сути! А позвоночник человеческий — что такое, как не тире? Нет-нет! Меня не подкузьмишь! Я это дело разгадаю!

— Ладно, Шелобей, как скажешь. — Лидочка улыбнулась и утихомиривающим жестом протянула мастерскую самокрутку.

Людно было (Патриаршие и так обложены кафе и магазинами, но сегодня их как будто даже больше стало): на скамейке рядышком сгрудилась натуральная толпа. Алкоголь, смеха́, гитара. Похоже на встречу выпускников. А скоро и Шелобей с Лидой выпустятся — тоже будут собираться… Или не будут?

Пока — сидели, глядя как в воде отражаются фонари, и чему-то бестолково радовались.

Зачем-то к ним подошёл затрёпанный чумазый мужчина (все зубы золотые). Представился автостопщиком, из Новосибирска, вот паспорт, если не верите. В Питер едет, с БГ хочет потолковать. Только денег нема: понимаете, на бухло всё ушло. Один подвезёт — и так грустно, так грустно, что непременно мерзавчик раздавить надо. Другой подвезёт — ещё шкалик. Ну, знаете, как бывает. Не подкинете пару франков? А я вам стихи почитаю.

Шелобей косился на Лиду, та — на Шелобея (они оба кренились к воде, собираясь нырнуть если что). Но нет, им не удалось избежать поэзии.

Это была безудержно скверная и необъяснимо длинная поэма про коммунизм, алкоголизм и зону. Лида покраснела, а Шелобей заикаться стал:

— Во-во-возьмите.

Он протянул горсточку рублёвых монет. Лида докинула две самокрутки. Они встали и ушли, сгоняя онемение.