Русские земли Среднего Поволжья (вторая треть XIII — первая треть XIV в.) - [3]

. Особенностями подхода продиктована и манера изложения, открывающая всю «исследовательскую лабораторию» и дающая возможность проследить все этапы анализа источников, проверить и перепроверить внутреннюю логику выводов, убедиться в корректности гипотез, предлагаемых там, где скудость сообщений средневековых памятников не оставляет исследователю иного выхода. При этом большое внимание уделялось литературному оформлению работы, в языке которой мы старались избегать нарочито усложненной (и не всегда оправданной) терминологии. Ведь эта книга ориентирована не только на специалистов (историков и филологов), но и на вдумчивого интеллигентного читателя, искренне желающего разобраться в кружеве событий далекого прошлого. Для такого читателя необходимы научные издания, написанные хорошим литературным языком, обладающие внутренним ритмом, интересные для чтения и доступные для восприятия. Соответствует ли указанным требованиям данная работа — судить читателю.

Исследование, посвященное истории русских земель Среднего Поволжья во второй трети XIII — первой трети XIV вв., учитывает основные положения книги о начальном периоде истории Городца и Нижнего Новгорода, а также выпущенного ранее учебного пособия, обобщившего опыт преподавания спецкурса историко-краеведческой тематики[10]. Приношу искреннюю благодарность доценту Т.В. Гусевой за научное редактирование этих изданий и большую помощь в работе. Благодарю также профессора М.В. Зеленова и доцента А.А. Кузнецова за ценные советы и замечания, высказанные в рецензиях. Особая признательность — моим коллегам-архивистам, нашедшим возможность издать эту работу в год 85-летия Нижегородской архивной службы.

Часть 1. Русские земли Среднего Поволжья во второй трети XIII в.

«А в ты дни болѣзнь крестияном от великаго Ярослава, и до Володимера, и до ныняшнего Ярослава, и до брата его Юрья, князя Володимерьскаго». Этой фразой обрывается текст литературного памятника, красноречиво озаглавленного в рукописях «Слово о погибели Рускыя земли по смерти великого князя Ярослава»[11]. Примечательно, что сама «погибель Рускыя земли» связывается автором с крушением единства державы «великаго Ярослава» (Владимировича Мудрого, ум. в 1054 г.) — того единства, подобие которого безуспешно пытался поддерживать его внук Владимир Всеволодович Мономах (ум. в 1125 г.) и которое сменилось хаосом княжеских усобиц в XII–XIII вв., вплоть до правления Юрия Всеволодовича, великого князя владимирского (в 1213–1216, 1218–1238 гг.), и наследовавшего ему брата Ярослава (великий князь в 1238–1246 гг.). Воздаянием за междоусобные распри считали «погибель Рускыя земли» и летописцы, запечатлевшие события Батыева нашествия. Так, составитель статьи под 6745 г. Лаврентьевской летописи отмечал: «Грѣх ради наших и неправды за умноженье безаконий наших попусти Богъ поганыя, не акы милуя ихъ, но нас кажа, да быхом встягнулися от злых дѣлъ. И сими казньми казнить нас Богъ нахоженьем поганых, се бо есть батогъ его, да негли встягнувшеся от пути своего злаго»[12]. Об этом же говорится и в поучениях владимирского епископа Серапиона (с 1274 г., ум. в 1275 г.), осуждавшего «вражду», «несытство имения» и «всяческое грабление», которыми сопровождались княжеские распри. Следствием именно этого стали, по Серапиону, события Батыевщины: «Тогда наведе на ны языкъ немилостивъ, языкъ лютъ, языкъ не щадящь красы уны, немощи старець, младости дѣтий»[13].

Масштабы катастрофы, обрушившейся на русские земли в 1237–1240 гг., объясняют растерянность и замешательство уцелевших летописцев: «Тогды же бѣ пополохъ золъ по всеи земли и сами не вѣдяху и гдѣ хто бѣжить»[14]. Даже спустя десятилетия младший современник этих событий Серапион Владимирский риторически восклицал: «Не плѣнена ли бысть земля наша? Не взяти ли быша гради наши? Не вскорѣ ли падоша отци и братия наша трупиемь на землю? Не ведены ли быша жены и чада наша въ плѣн? Не порабощени быхомъ оставшем горкою си работою от иноплеменик? Се уже къ 40 лѣт[ам] приближаеть томление и мука, и дане тяжькыя на ны не престануть, глади, морове животъ наших, и в сласть хлѣба своего изъѣсти не можем, и въздыхание наше и печаль сушить кости наши»[15]. Из текстов летописных сообщений, зачастую обрывочных, возникает картина страшного разгрома — опустошения русских земель, разрушения городов и гибели множества людей: «…От уного и до старца и сущего младенца и та вся иссѣкоша, овы убивающе, овы же ведуще босы… И бѣ видѣти страх и трепетъ, яко на христьяньскѣ родѣ страх и колѣбанье, и бѣда упространися…»[16].

О нашествии Батыя и монголо-татарском иге написано немало научных исследований, популярных статей и художественных произведений. Разумеется, внимание историков и публицистов к этой теме неслучайно: ведь иго, установившееся на Руси после событий 1237–1240 гг., продержалось почти четверть тысячелетия — слишком долго, чтобы пройти без следа и навсегда забыться. Иго оказало влияние на социальные процессы, происходившие в русских княжествах, обусловив политическую зависимость князей от монголо-татарских ханов и исчезновение слоя свободных дружинников. Нарушились исторические связи северо-восточных и юго-западных земель Руси, что привело к обособлению различных субэтнических групп древнерусской народности. Старейшие русские города постепенно утрачивали былое значение, уступая место новым политическим центрам. Ордынские «полоны» и «избиения», «дани» и «выходы» лишали русские земли ресурсов, необходимых для экономического развития. Так, в первые десятилетия после 1237–1242 гг. каменное строительство прекратилось совсем, а в дальнейшем наметилось отставание Руси от европейских стран, не подвергшихся монгольскому нашествию