Русские в Берлине - [35]

Непрестанные усилия Реймана сделать хоть что-нибудь увенчались еще одним, менее значительным, успехом: он поступил в распоряжение начальника штаба армии, генерала Кребса, который квартировал в бункере фюрера, где исполнял роль своего рода противовеса Геббельсу. Но это вовсе не означало, что Рейман мог реализовать свое желание видеть установленный в Берлине определенный порядок подчиненности; он даже не добился контроля над мостами Берлина. Их, как решил лично Гитлер, следовало подготовить к уничтожению по его команде. В соответствии с этим Реймана обеспечили взрывчаткой, доставленной издалека – из Любека и Мюнхена, – и командир саперов Реймана, полковник Лебек, приказал набить специально сделанные для этого ниши динамитом. Однако тут вмешался Шпеер[59], министр вооружений и противник всех чисто разрушительных приказов. Он заявил, что мосты перешли в его ведение, и убедил Гитлера приказать полковнику Лебеку убрать все заряды.

Как только Рейман с трудом устранил некоторые из худших недостатков в своей «зоне боевых действий», тут же поссорился с Геббельсом и был попросту отстранен от должности. Его преемник, старый нацист полковник Кетхер, смог удержаться на этом посту всего два дня.

24 апреля комендантом стал командир 56-го танкового корпуса генерал Гельмут Вейдлинг, который наконец привел свежие силы для поддержки защитников Берлина. С его назначением оборона Берлина перестала быть просто фарсом.

Если бы нам потребовалось описать десять дней хаоса между вступлением Красной армии в восточные пригороды Берлина (20 апреля) и смертью Гитлера (30 апреля); если бы наше описание должно было представлять собой не более и не менее чем стратегический обзор ведения боевых действий в большом городе и если бы нам одновременно нужно было показать, что произошло с людьми, которые не сражались и даже не были пригодны для боя – некоторые из первых так и не добрались до своих позиций, – то нельзя придумать ничего лучшего, чем представить хронологический отчет, основанный на всех опубликованных фрагментах. Их вполне достаточно, чтобы заполнить несколько здоровенных шкафов, а ведь остается еще большее количество неопубликованных материалов. Здесь мы постараемся избегать акцентирования шокирующих и ужасающих моментов.

Не то чтобы таких историй не хватало. Нам рассказывали, что повсюду в центре города висели повешенные на фонарных столбах и мостах люди с табличками, сообщающими об их пораженчестве и предательстве. В других местах мы читаем:

«Повсюду валялись трупы. По некоторым из них проехали грузовики, и они были страшно обезображены. Еще не рухнувшие стены были изрешечены пулями. Никто точно не знал, откуда они прилетели и кто стрелял» (из неопубликованного отчета дивизии «Мюнхеберг» о пребывании в Берлине; цитата взята из копии, принадлежащей полковнику фон Дуффингу).

Или:

«На Кантштрассе горело множество машин. Соседний отель «Савой» был разрушен до основания… Возле Белль-Альянс-плац стояла невыносимая вонь от разлагающихся трупов… Вокруг станции «Зоопарк» люди лихорадочно рыли индивидуальные окопы…» (Там же; запись за 29 апреля 1945 г.)

Или еще:

«На севере и на юге вместе с нашими войсками двигались потоки беженцев, пытаясь выбраться на запад. Вся сцена действия представляла собой мешанину грузовиков, артиллерийских тягачей, полевых кухонь, санитарных машин, бензовозов, повозок, тачек, детских колясок – серая, апатичная, изможденная масса, лишенная всяческих эмоций, сомневающаяся и отчаявшаяся, солдаты во всевозможной форме или наполовину гражданской одежде, измученные беспомощные женщины, хныкающие дети…» (Юрген Торвальд. Великий исход – Die grosse Flucht. Штутгарт.)

Глава 9. Хронология конца (20–30 апреля 1945 года)

В хронологическом изложении этого периода хаоса мы не имеем возможности придерживаться обычного порядка описания военных операций: (а) план кампании; (б) результаты – поскольку такой подход предполагает существование разумной программы действий. Как мы уже видели, в случае Берлина ее попросту не существовало. И хотя приказ об обороне Берлина имел вид вполне приемлемого документа, он не был выражен рациональным языком, что – не говоря уж о грубых и обычных ошибках, которыми он грешил, – являлось выдающимся достижением того, что принято называть «прусским духом». (См. гл. 4. – Авт.)

Мы уже видели, как полковнику Гансу Рефиору пришлось самому ломать голову над тем, что именно он должен был сделать для обороны столицы. Построив весь свой план на основании возможного подхода резервной армии, он просто расширил линию, за пределами которой безумие выдается за метод, и отстранился от личной ответственности. Потому что, как и миллионы сгрудившихся в подвалах беззащитных людей, он прекрасно знал, что русское наступление неотвратимо и что конец оставался всего лишь вопросом времени. Не было ни сил, ни тем более времени для хоть сколь-нибудь целесообразного маневра.

Каким бы ни было «планирование», оно базировалось на фантазиях; исходя из собственных иллюзий, не только Гитлер и Борман строили сумасбродные планы, но и такие люди, как начальник Генерального штаба сухопутных войск, генерал Кребс, который в те последние несколько дней часто производил впечатление человека, желающего сыграть роль доброй крестной-феи. Он постоянно висел на телефоне, снабжая своих ближайших подчиненных успокаивающими и обнадеживающими новостями, в которые, возможно, и сам не верил. При этом он вел себя таким образом, который может быть описан только как постыдный и неуклюжий. Должно быть, он и сам это осознал, когда покончил с собой.