Русские в Берлине - [118]

Во время своего пребывания в Москве я спросил одного отставного советского офицера, что он думал о берлинцах в 1945 году. С некоторой нерешительностью и явно беспокоясь о том, чтобы не обидеть меня, он ответил: «Знаете, они выглядели довольно жалко».

То же самое относилось и к 14 полицейским Штумма. Да и сам участок выглядел не менее убогим. Четыре пишущие машинки из прежнего участка забрали чиновники-коммунисты. Штумм выяснил адреса и имена и навестил их. «Одному из них я сказал: «Вы ведь коммунист, верно?» – «Да, – ответил тот, – а также антифашист». – «Очень хорошо, – сказал я, – антифашист не станет красть вещи. Сделайте доброе дело – верните нам пишущие машинки. Они необходимы для построения социализма в этой стране».

В середине мая Штумма и нескольких других начальников участков, получивших свои назначения столь же случайным образом, вызвал советский комендант. Он сказал им, что теперь они наконец получат «настоящих» полицейских. Представьте изумление Штумма, когда перед ним предстала группа бывших заключенных Бранденбургской тюрьмы, которым удалось убедить русских, будто они политические заключенные! В результате профессиональных полицейских, которых Штумм и его коллеги заново приняли на службу, пришлось снова уволить, и только с великим трудном Штумму удалось отстоять одного из них.

«Исключительно ради того, чтобы поладить с русскими, я назначил одного наиболее смышленого из бранденбургского сброда своим заместителем. Как только он появился в участке, то обнаружил белый китель нацистского полицейского и напялил его. Я сказал ему, что в таком обмундировании он вряд ли доберется живым до противоположной стороны улицы. Он быстро все понял. Сейчас он генерал-майор в восточной части, в Volkspolizei – Народной полиции.

Когда объявили о вакансии на пост полицай-президента, началось большое хождение туда-сюда в кабинет Берзарина. В конце концов кресло начальника полиции в здании профсоюза железнодорожников на Линиенштрассе занял бывший подполковник и кавалер Рыцарского креста по имени Маркграф, который имел полномочия сформировать управление полиции всего Берлина.

Незадолго до праздника Троицы бургомистр Дегенер вызвал Штумма и сказал ему: «Вы могли бы занять более высокий пост в полиции. Почему бы вам не посмотреть, что делается на Линиенштрассе?» Приняв такой совет, Штумм обнаружил себя в толпе соискателей всевозможных полицейских должностей, однако, воспользовавшись своими документами, он смог пробиться прямо в отдел кадров. «Главным там был рыжий парень по имени Гесслер, и с ним находилось еще шесть-семь типов, ни с кем из которых мне не хотелось бы повстречаться в темном месте».

Гесслер организовал встречу Штумма с Маркграфом, который выглядел «довольно-таки беспомощно», несмотря на свою форму полковника полиции. Он не имел ни малейшего представления, с чего начать формирование полиции Берлина, – в мирной жизни он трудился пекарем. Когда Штумм рассказал Маркграфу о своей службе в полиции, полковник моментально ухватился за то, что, по всей видимости, счел ниспосланным небесами шансом, и велел Штумму составить полный план реорганизации полицейских сил. «Когда он вам нужен?» – спросил Штумм. «Завтра», – ответил Маркграф. Штумм: «Завтра Троица». Маркграф: «Тогда к понедельнику». И это был тот самый импровизированный план, который берлинская полиция приняла к исполнению и которого придерживалась вплоть до 1958 года.

Теперь Штумму присвоили подходящее звание – такое, чтобы произвести впечатление на русских. Поскольку вицеполицай-президентом уже назначили доктора Кионку, о котором позднее выяснилось, что он состоял в СС, и которого сняли с должности, и поскольку Штумм не желал носить военное звание, его сделали «директором полиции».

Вскоре Гесслер, «начальник отдела кадров», сообщил Штумму, что Маркграф всего лишь подставное лицо и что всем здесь заправляет он, Гесслер.

«В скором времени я начал интересовался тем, что происходило в отделе Гесслера. Он строил из себя фанатичного коммуниста, однако его люди выглядели чистой воды бандитами. Они даже ночевали в своем отделе. И для этого имелась веская причина, в чем я убедился, когда однажды осмотрел это место в их отсутствие. Из-под койки Гесслера я вытащил ящик. Он оказался полон золота, серебра, часов и драгоценностей. Когда я сообщил об этом русским, они забрали своего протеже вместе с ящиком. Оказалось, он был убежденным нацистом и офицером нацистской пожарной службы».

25 мая Берзарин приказал, чтобы всю полицию, которая насчитывала уже 11 000 человек, обеспечили униформой. Откопали целую кучу формы гражданской обороны и оптом перекрасили ее в синий цвет. «Когда шел дождь или снег, наши полицейские походили на тигров – по их униформе широкими полосами стекала краска». Первые три месяца они не получали жалованья, затем оно составило всего 450 марок для самой высокой категории. Но жалованье не имело особого значения; наиболее существенным было то, что полицейских определили на продовольственные рационы категории I.

Хотя поначалу не существовало постоянного черного рынка, люди принялись вести обмен предметами первой необходимости. Однако советские власти боролись даже с этим – они опасались, что их собственные войска могут начать разворовывать имущество Красной армии и продавать его. Что происходило на самом деле, можно понять из следующего документа: