Русские в Берлине - [109]

Р.А.: «Русские расквартировались в техническом училище. Их командир, настоящий коротышка, пригласил всех детей и девушек на праздник. Он объявил, что единственное его желание – это видеть вокруг счастливые лица и чтобы все отведали его угощения. Те, кто были слишком напуганы, могли спокойно не приходить. А самые отважные отлично провели время».

Майор П.: «Снаряжение у них было простым и часто устаревшим, но в их руках весьма эффективным. Можно было бросить русскую винтовку в грязь, и она все равно после этого могла стрелять – в отличие от нашего, более капризного оружия».

Фрау Е.: «Они расположились в садах и на лужайках позади нашего многоквартирного дома. Они спали под шерстяными одеялами и перинами, взятыми в соседних домах. На следующее утро нам показалось, что пошел снег. Это они распороли перины и бросались друг в друга перьями. Однако они с огромным уважением относились к книгам. Того, у кого их было много, они называли «профессор». Им нравилось, когда для них играли на пианино. И восхищались каждым, кто умел играть».

Герр А.: «Они испытывали большое уважение к власти. В первые несколько месяцев они по-дружески относились к каждому, кто мог убедить их, что был антифашистом».

Фрау С.: «Я знаю одного достойного командира фольксштурма, который просто порвал приказ идти в бой. Но кто-то из его же людей донес русским, будто он закопал в саду спортивную винтовку. Его ненадолго арестовали. Когда его отпускали, русский офицер показал ему донос. «Прочтите письмо от этой немецкой сволочи», – сказал он».

Сенатор Ф. (типичный берлинец, который вел чрезвычайно успешные переговоры с русскими): «Порой наши заседания проходили весьма оживленно. Мы кричали друг на друга и стучали по столу, как будто так и надо. «Почему вы так кричите?» – спросил через переводчика русский офицер. «Я думал, – ответил я, – что для вас это нормальный тон». Это его рассмешило. Им нравились такие вещи».

Фрау Г.С., которая жила со своей дочерью-младенцем во время падения Берлина, опубликовала в швейцарском периодическом издании «Женщина в быту и на работе» длинное воспоминание о своем первом опыте встречи с русским солдатом:

«Меня разместили в комнате наверху. Бомбоубежище было набито битком. …Кажется, я дала Анне что-то попить. Мой русский, похоже, удивился, что я не кормила ее грудью, и нарисовал в воздухе пышные формы, искоса глядя на мою довольно тощую грудь. Он подошел к кроватке Анны. Я следила за ним с некоторой тревогой. Но он осторожно провел своей большой ладонью вокруг головки малышки, не касаясь ее. Потом дал мне несколько толстых ломтей хлеба, отрезанных перочинным ножом, и огромный кусок копченой свинины. Наконец предложил мне немного шнапса. Все шло хорошо. Он снова подошел к кроватке Анны, и на этот раз его движения были чуть-чуть более неуклюжими. Он поцеловал ее личико. Я стояла рядом, и он по-дружески обнял меня за плечи и, как бы невзначай, поцеловал меня. И не потому, что я что-то значила, а потому, что была матерью Анны. От него сильно пахло мужчиной – потом, табаком, свежим воздухом. Было прекрасно. Анна смотрела на нас своими большими глазами…»

Фрау Б.: «Когда мы впервые услышали истории о беженцах, то страшно перепугались. Но, если честно, в нас так вколачивали нацистскую пропаганду, что мы больше не верили ничему из того, что нам говорили. Думаю, да, все случилось, когда пришли солдаты. Но многие из нас, включая меня, не думали, что это коснется лично нас и с такой жестокостью, в таком масштабе и с такой систематичностью. А когда это произошло, стало для нас ужасающей неожиданностью. Несмотря на всю пропаганду или, скорее, благодаря ей.

Они пришли вечером, очень молодые солдаты, крепкие парни. Я перевидала очень много истощенных немецких ребят и теперь была впечатлена физическим состоянием этих русских. Воздушные налеты хорошо нас закалили, но эти пришли в подвал со своими автоматами, и вряд ли кому приятно заглядывать в их дула. Я помню, что в первый день, когда насилие происходило по всему Берлину и берлинцы спали группами, чтобы не попасться в одиночку, в город продолжал вливаться бескрайний поток беженцев. Люди шли в Берлин изо всех оккупированных русскими частей Германии, толкая свои ручные тележки. Они надеялись, что в таком большом городе им будет безопасней или можно будет достать больше еды. Но ни один из магазинов не работал. Мы жили тем, что давали нам русские. И еще я помню похороны. Покойников хоронили в старых кухонных буфетах, потому что гробов не было».

В понедельник 21 мая, на Троицу, две молодые немецкие женщины встретились впервые за несколько недель.

«Мы с Ильзой быстро обменялись быстрыми неизбежными вопросами: «Сколько, Ильза?» – «Четыре раза. А ты?» – «Понятия не имею. Мне пришлось прокладывать себе путь через звания, вплоть до майора». Мы сидели на кухне и пили настоящий чай. Ильза еще не закончила свой рассказ, как ее муж извинился и вышел, якобы послушать новости по транзисторному приемнику соседа. Когда он ушел, Ильза скорчила гримасу. «Ха, он не может этого слышать». Похоже, он мучил себя упеками за то, что оставался в бездействии в подвале, когда «иваны» насиловали его жену. В первый раз, в подвале, он находился совсем рядом. Должно быть, для него это были мучительные воспоминания» («Женщина в Берлине»).