Русские трагики конца XIX — начала XX вв. - [6]

.

Разыгрался скандал, о котором на другой день знал весь город. Люди, консервативно настроенные, осуждали артиста, возмущались его поступком, а все те, кто считали себя либералами, пришли от этого события в восторг и спешили в театр, чтобы увидеть крамольника-актера.

А вот о каком эпизоде повествовал выдающийся артист МХАТа Л. М. Леонидов. Он видел Любского на заре своей театральной юности. «Вдруг в артистическую уборную входит странная фигура… Длиннополый черный сюртук, в каком играют купцов в комедиях Островского. Широкополая фетровая шляпа, усы с проседью, суковатая палка. Одним словом — живой Несчастливцев. Только роста среднего, коренастый, лет под пятьдесят.

Жаркие объятия, поцелуи. Начинается диалог с вопроса Любского, обращенного к одному из старых актеров:

— У кого служишь?

— Как у ково, у Николая Николаевича Соловцова[11].

— Не знаю, не слыхал, — ответил с омерзением трагик.

Надо сказать, что у благородных трагиков всегда была нескрываемая ненависть к антрепренерам. «Эти эксплуататоры, живоглоты, которых нам, трагикам, людям с возвышенной душой, приходится терпеть»[12].

И такое отношение к эксплуататорам не могло не импонировать передовой части публики.

Когда хотел, Любский умел работать над ролями. Тот же Орленев рассказывал, как к ним в Екатеринослав пришел Любский и произнес свою излюбленную фразу: «Дайте, бгатцы, загаботать бедному агтисту». В это время репетировали «Смерть Иоанна Грозного» А. К. Толстого. Любскому дали роль гонца. «Он ее тотчас же переписал и выучил наизусть и помню, как подарил он нас своим вдохновенным порывом, когда произнес на репетиции шесть незначительных лишь фраз»[13].

А любимые роли в трагедиях Шекспира и Шиллера были мастерски отделаны во всех деталях.

Когда приходило вдохновение, он потрясал весь зрительный зал. Тот же Орленев у него как-то спросил: «Как вы, Анатолий Клавдиевич, с таким небольшим ростом играете Отелло, Макбета?» Любский ответил: «Догогой мой, я госту, когда я иггаю»[14].

Вдохновение, темперамент были сильнейшими качествами артиста. Он захватывал и зачаровывал. В будущем знаменитый мастер опереточного и драматического театра Н. Ф. Монахов вспоминал, как в 1896 году в Киеве к нему, тогда молодому артисту эстрады, подошел какой-то давно небритый старик, назвался Любским и предложил совместно выступить в саду «Венеция». Концерт состоялся. Любский читал «Записки сумасшедшего» Н. В. Гоголя. Позже Монахов писал: «Я, помню, был очень удивлен, что трагик, да еще, как мне говорили, знаменитый, не выговаривал буквы «р». В быту этот недостаток был очень заметен. Но когда он читал «Записки сумасшедшего», я не слышал дефектов его речи. Это произошло, должно быть, от громадного впечатления, которое произвело на меня его чтение. А Впечатление было действительно громадное. Читал он потрясающе. Я в первый раз в жизни слышал такое вдохновенное чтение»[15].

Вечером за ужином, несмотря на все старания Монахова, Любский ничего не говорил о своей актерской работе. Он читал стихи, монологи. «Мне казалось, что он даже не замечает нас, что он читает для себя. Но впечатление от этой ночи до сих пор ярко живет в моей душе…»[16].

Гамлет, Отелло, Макбет, Фердинанд, Вурм, Франц Моор, как и другие персонажи артиста, могли быть людьми добродетельными или злодеями, но всегда были сильными личностями, до конца отстаивавшими то, чего они добивались. Никто не мог упрекнуть его героев в отсутствии воли, в том, что они не будут бороться до конца за свои идеалы.

Когда в 1880 году Вл. И. Немирович-Данченко увидел Любского в роли Франца в Артистическом кружке, он ему не понравился[17]. И этому нельзя удивляться. К тому времени известный театральный критик, драматург, романист, а в будущем великий режиссер, уже выработал свои эстетические воззрения. Он хотел, чтобы роли, в том числе в пьесах Шиллера, исполнялись с большей глубиной, с большей психологической правдой. Но на рядового зрителя игра Любского производила очень большое впечатление. Герои артиста, отличающиеся силой духа, страстью, волей, захватывали и увлекали, заставляли понимать, что еще есть силы, способные на борьбу.

В 1881 году в Прикащичьем клубе Любский играл Гамлета. Журналист писал, что ансамбль был ужасный, оформление — чудовищное. В первых двух актах актер играл несколько сухо и по временам впадал в ходульность, но с третьего акта вошел в роль, а в сцене с Офелией подарил публике несколько хороших моментов. «Выразительно был произнесен монолог о флейте в разговоре с придворными». Заканчивая заметку, журналист заключал: «Успех был большой»[18].

Выступая в роли Шейлока в «Венецианском купце» Шекспира, Любский строил игру на контрастах и «вообще обращал шекспировского героя в мелодраматическую фигуру»[19].

Последняя встретившаяся нам рецензия, касающаяся Любского, относится к 1898 году, когда артист гастролировал в Саратове в Народном театре. Эта рецензия, пусть коротко, но подводит некоторые итоги деятельности последнего трагика старой школы.

На этот раз артист играл Русакова в пьесе Островского «Не в свои сани не садись», играл, как и всегда, неровно. И успех у зрителей Любский имел очень большой. Рецензент не без горечи писал: «Какую силу потерял русский театр в этом артисте. Какой большой талант брошен и зарыт […]. Лет пять тому назад мы видели г. Любского в «Гамлете», на положении того же случайного гастролера и никогда не забудем несколько фраз, брошенных им в публику со стихийной силой природного таланта»