"Воздержание, в своем полном осуществлении, при условии правильного, целесообразного пользования им, обеспечивает достижение не только отрицательной цели искоренения пороков, освобождения от страстей, но вместе с тем, необходимо предполагает и положительное совершенствование христианина путем приобретения добродетелей, противоположных порокам".
[261] Добродетели, постепенно переходящие в навык, в привычку, в повседневный образ жизни, составляют некое положительное, ценностное содержание свободы. Строгие аскетические упражнения выполняют только служебную функцию; главное внимание отдается духовному устроению внутреннего мира личности. В святоотеческой традиции разработана стройная и гибкая система постепенного и последовательного восшествия к стяжанию Духа Святого — основной цели каждого христианина — путем "невидимой брани", т. е. борьбы на тончайшем душевно-духовном уровне, уровне помыслов и "движений сердечных". Сосредоточенность человека на "трезвении сердечном" и "умном делании" позволяет одним, наиболее «совершенным» достичь вершин святости, другим — рядовому большинству, руководствоваться в своем поведении, поступках, общественных отношениях прежде всего голосом совести, действие которой свободно по определению. "Она действует вопреки слепым зоологическим побуждениям собственного естества, обуздывает их. Она руководствуется не навязанными мне юридическими нормами и приказом начальства, но только собственным нравственным убеждением — собственным веросознанием. Совесть — это бунт против естественно-биологической и принудительно социальной детерминации поведения и в этом смысле прорыв от рефлекторного автоматизма к свободе".
[262] Потому выражение "свобода совести", как и "свободная любовь", как говорится, "режет слух" нормальному среднему русскому человеку, вызывает недоумение, непонимание и подозрение. В совести нет уже ни долга, ни обязанности, все утонуло во вдохновенном порыве — свободы и любви. "То, что указывает нам совесть, к чему она нас зовет, о чем она нам вещает, есть нравственно-совершенное, не "самое приятное", не "самое полезное", не "самое целесообразное" и т. п., но нравственно лучшее, совершенное, согласно тому, как указано в Евангелии: будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный".
[263] Основным регулятором межчеловеческих отношений здесь является не столько право, сколько совестное начало в человеке. Даже торговые сделки и договора в России строились на основе взаимоуважения и добровольного согласия. Своеобразным эквивалентом западноевропейского векселя для русского купца, крестьянина являлся обряд целования креста. Естественно, что трепетно-щепетильного отношения к личным политическим правам и свободам у русских не наблюдалось и не наблюдается. Русскому человеку присуще осознание того, что если "совестный акт исчезает, внешняя свобода теряет свой смысл, а политическая свобода начинает извращаться. Человеку остаются только две возможности в жизни: или повиноваться законам из корысти и страха, уподобляясь лукавому и неверному рабу, или не повиноваться законам, всячески изощряясь в безнаказанном правонарушении и уподобляясь непойманному преступнику".
[264] В православии давно подмечена существующая прямая взаимосвязь между духовным достоянием личности и требованием политических прав и свобод: чем порочнее духовное состояние человека, тем настойчивее, требовательнее и упорнее стремление к приобретению максимально возможного количества прав, позволяющих удовлетворять требования и желания собственной порочной воли, своекорыстных потребностей и интересов. Поэтому политическая активность по стяжанию личных прав и свобод явно не находила должного понимания у русского человека. Напротив, существует мощная и искренняя установка к отречению, самоограничению собственного своеволия, к преображению «злой» воли в духовно-просветленную. Самоограничение собственной воли, преображение в качественно лучшее состояние совершается путем самопожертвования, вплоть до полного самоотречения, а самопожертвование всегда, в той или иной степени, — подвиг. Именно поэтому подлинная "свобода возможна только через подвиг, осуществляется и закрепляется именно в подвиге" (Исаак Сирин). Высшая, всеопределяющая ценность — святыня — имеет надындивидуальную и надчеловеческую природу и вследствие этого зовет ввысь к восхождению и воспарению.
Подвиг — это и есть подвижение к священному Предмету, стремление к уподоблению его содержанию, выход из состояния эгоистического существования. От соприкосновения с "мирами иными" рождается неописуемый восторг и удивление, которое всегда бескорыстно. Удивление перед открывшейся взору священной реальностью — это не временная загадка, но сокровенное и цельное дивование: смиренное осознание ограниченности собственных познавательных возможностей, особенно рассудка, и одновременно стремление узнать, понять подробнее и основательнее еще неизведанно-таинственное, неисчерпаемо-безграничное и вместе с тем схожее, родное и дорогое. Радостная сопричастность вечному, премирному дает живое чувство безграничной мощи, почета и свободы: знаменитое суворовское: "Господа офицеры! Какой восторг!", брошенное в пылу жесточайшего сражения, именно и передает сопричастность абсолютной свободе. В подвиге человек обретает свободу сразу в нескольких существенных отношениях. Подвижник попирает сильнейшие биологические инстинкты природного естества, такие, как инстинкт самосохранения. Общеизвестно, что подвижники христианства могли долгое время обходиться без пищи, жить и творить в неимоверно сложнейших условиях, обладали сверхъестественными возможностями, позволяющими преодолевать непреложные законы природы. Так, ранее приводились свидетельства о подобных возможностях Сергия Радонежского. Но те же или другого рода возможности показывали герои народных войн и труженики тыла, выдерживая и преодолевая смертельные физические и духовные нагрузки. Но, может быть, самое важное — все они обретают свободу от высшей разновидности отчуждения, смерти; становятся бессмертными. И здесь не столь существенно само понимание бессмертия: в православии его личное живое бессмертие, вечная жизнь в Царствии Небесном; в диалектическом материализме — это благодарная память по-томков и последующих поколений, вечная память! От уподобления и конкретного соединения со священным Предметом индивидуальная свобода и получает соответствующее ценностное содержание, смысл и направление. Свободное приятие священной необходимости означает снятие отчуждения и введение ее глубинного содержания в состав внутреннего мира личности. Необходимость становится органическим достоянием личности, а также она объективно содержательнее, несоизмеримо богаче самого индивида, следовательно, и индивид становится уже больше самого себя и выступает не столько от самого себя, сколько как представитель высшей ценности — святыни. Его личная воля совпала с высшей, универсальной «волей», но не растворилась в ней (в этом случае личность утратила бы саму себя и человек превратился в медиума, зомби, в послушное орудие слепого рока, лишился пусть слабой, ничтожной, но собственной воли и свободы), а соприкоснулась, срасталась, сплелась с другим более содержательным высшим началом и от этого-то совместного движения обретает невероятную силу и мощь, позволяющую преодолевать любые заграждения и препятствия. Лишить человека его собственной свободы можно, только физически уничтожив его. Индивидуальная воля входит в состав универсальной, а универсальная выражена посредством индивидуальной. "Высший закон совпал с желанием его сердца. Он сам и некая таинственно-священная Высшая Сила, дыхание которой он мысленно осязал в глубине своего сердца, хотели одного и того же: именно того, что он совершил. Так что он, совершая, был прав перед законом этой Божественной силы, с коей он стал тогда в некое трепетное и блаженное уединение".
