Русские святыни - [5]

В числе замечаний высказывалось и такое: ценности могут быть ложными, ошибочными (расизм, фашизм, наркомания, мафия и т. д.). Если так, то нельзя отождествлять ценности с истиной, иначе можно назвать ошибочным многое: мифологию, суеверие, ошибки, ислам, буддизм и прочее.

В ответ можно сказать следующее. Не только истина, но и красота может выглядеть «ошибочной», извращенной, например, "эстетика безобразного" и т. п. И все-таки вряд ли кто-нибудь будет утверждать, что красота, прекрасное не является ценностью. Соответственно, и ошибки, ложные объекты есть извращенное и искаженное отображение мира. Ведь все, с нашей точки зрения, ложные концепции и идеологии претендуют на истину, а не на ложь. Нет таких учителей человечества, которые говорили бы, что несут людям ложь и обман. Все они утверждают, что говорят людям истину. Следовательно, они пытаются использовать значение истины как ценности в свою пользу. Тем самым они признают ценность истины, они и не пытаются отрицать этого.

Совсем другой вопрос состоит в том, кто обладает истиной на самом деле. Смешно предполагать, что кто-либо из живущих людей (исключая, конечно, шарлатанов[9]) заявит о себе, что он и есть святой, истина и жизнь. И в логике диалектического и исторического материализма соответственно стоит помнить, что В. И. Ленин не соглашался считать субъективную социологию либеральных народников, произведения Льва Толстого или, допустим, махизм просто глупостью или ложью. Для Ленина всегда важно было выяснить то, что придаст этим критикуемым духовным образованиям ценность и значение, какая за ними правда и жизненные основания. И тогда под этим углом зрения становится ясно, что Лев Толстой не просто юродствующий во Христе помещик (так писал Г. Плеханов), но и великий художник, передающий народное мироощущение, а поэтому — зеркало русской революции. Становится ясно, что махизм есть искаженное производное от революции в естествознании, а социолог из народничества есть неадекватное, но все же выражение чаяний крестьянства. Иными словами, ложные ценности лишь подчеркивают значение мира действительных ценностей, светят искаженным и отраженным их светом, что "сатана есть обезьяна Бога". Поэтому установление действительных ценностей есть серьезная и сложная исследовательская задача. Однако сложность и трудность задачи не должны отталкивать нас от ее решения. Наоборот, путь к истине должен быть очень желаемым, несмотря на все трудности и сложности.

Атеистическая критика моего текста, к сожалению, опиралась и на представление о том, что святость есть мифическая (или мистическая) категория. Взамен предлагалось понятие идеала. Конечно, идеал есть понятие, во многом совпадающее со святостью. Например, Т. Карлейль писал об идеале так: "Идеалы никогда в полной мере не

осуществляются в действительности… Но… если мы вовсе не будем к ним приближаться, то все потонет! Несомненно так! Самый искусный каменщик не может вывести стены совершенно вертикально, это математически невозможно; он удовлетворяется известной степенью вертикальности… Но что выйдет, если он позволит себе слишком много отступить от вертикального направления, в особенности если он забросит совсем свой отвес и ватерпас и станет беззаботно класть кирпич на кирпич, как они подвертываются ему под руку? Подобный каменщик, я полагаю, становится на опасный путь. Он забывает о себе: но закон тяготения не забывает действовать, — и вот работник и стена, возводимая им, превращаются в груду развалин!"[10]

Действительно, и идеал, и святость задают человеку некий должный образ, ориентир, и в этом их схожесть. Однако тождества этих понятий из сказанного не следует.[11] И различие легко доступно ощутить из сравнения словоупотреблений. Например, можно сказать "идеальный костюм", "идеальный пробор", "идеальная точка", "идеальный газ" и т. п. Можно ли заменить в этих словосочетаниях «идеальное» на «святое» или «священное»? Очевидно, что нельзя этого сделать, не исказив смысл. Физика и математика работают с идеальной точкой, идеальным газом, зоолог может теоретизировать с идеальной собакой, лошадью. Однако ни физика, ни математика никогда не будут говорить о святом газе или святой точке, а биология — о святой собаке или лошади.

Добавим, что и обратная замена святого (священного) на идеальное недостаточно корректна. Например, песня "Священная война" трогала душу воевавших в годы Отечественной войны верующих и атеистов, однако совершенно невозможна замена словосочетания на «идеальную» войну.

Уже из сказанного видно, что слова «идеал», "идеальное" имеют смысл образца, примера, высшего предела и в то же время совершенно недостижимого, нереального. Однако в устах атеиста возможно словосочетание "святое чувство любви к родине", в котором отсутствует оттенок нереального, ибо указывает на реальное чувство. Итак, идеал и святость есть схожие, но не тождественные понятия. Схожим для них является возможность их истолкования в качестве примера, образца, ориентира, однако оценочная сторона, сторона должного и в то же время реального безусловно выражена в несравнимо большей степени у «святого», нежели у «идеального». И понятно, что понятие «святое» приложимо лишь к гуманитарной области человеческой жизни, но не действует в естественных науках. И верующие люди вовсе не обладают привилегией на использование этого понятия, поскольку нет единства религии и святости, сверхъестественности и святости. Этому мешает реальность, естественность этого качества людей, этого чувства. Так, для Степняка-Кравчинского подпольщик-революционер Лизогуб «святой». Л. Толстой в рассказе "Божеское и человеческое" подает своего героя, прототипом которого был Лизогуб, неверующим и святым человеком, преисполненным жертвенного чувства мученичества из-за любви к людям. Для миллионов людей чувство любви к родине «святое» и «реальное» как побуждение к действию, чувство товарищества "святое и реальное", ибо требует положить душу "за други своя", и т. п. В книге говорится только о людях, об их должных образцах и примерах, а поэтому речь шла о святынях, а не об идеалах. И разговор шел нерелигиозный, светский, а не мифический и мистический, речь о реальных ценностях, а не о мифах и не о мистике.