Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [141]
Период взаимодействия немецкой и русской науки закончился с наступлением во внутренней политике России так называемого «мрачного семилетия» (1848–1855). Характерно, что уже с 1846 г. статистика показывала заметное снижение поступления русских студентов в немецкие университеты, причем в этот и последующие годы русских фамилий почти не встречалось, а преобладали потомки семей немецкого происхождения. В феврале 1847 г. Берлинский университет последним из командированных туда покинул П. М. Леонтьев. А в мае того же года, рассматривая дело о возможной командировке в Берлин, Бонн, Париж, Лондон и Рим кандидата Московского университета Каэтана Коссовича, готовившегося к занятию кафедры восточных языков, С. С. Уваров отметил в резолюции, что «отправление за границу молодых ученых должно быть приостановлено до благоприятнейших обстоятельств»[646]. Речь шла, конечно, о начавшихся в Европе политических волнениях, завершившихся революциями 1848 г. во Франции, Германии, Австрийской империи.
11 марта 1848 г. Уваров был вынужден издать официальный циркуляр, запрещавший заграничные командировки по ведомству народного просвещения, фиксируя тем самым не только окончание своей прежней политики поощрения этих поездок, но и приход новой эпохи в отношении к немецким университетам, словно повторявшей черты «голицынской» реакции и ее иррациональной боязни якобы исходящих оттуда революционных идей[647]. С самого начала своей политики Уварову приходилось лавировать между задачами развития науки в университетах, без которых он не мыслил становление их национальной системы, и необходимостью доказательства их «благонадежности», т. е. ненужности излишнего контролирующего вмешательства в жизнь университетов. В конце 1840-х гг. такое равновесие нарушилось, что закономерно привело к отставке Уварова с поста министра [648].
Тем не менее, уже в середине 50-х гг. XIX в. Россия должна была вернуться к политике активного взаимодействия с западным ученым миром. В период общественного подъема накануне Великих реформ «университетский вопрос» вновь занял первостепенное значение для развития российского общества и государства. В обсуждении проблем развития высшего образования в России приняли участие видные ученые и общественные деятели, которые в предшествующее время сами получили возможность познакомиться с разными университетскими моделями Европы. Многие из них отстаивали чистоту университетской идеи по примеру Германии и, таким образом, впервые в российской публицистике прямо защищали необходимость развития в России черт «классического университета»[649].
Итак, для русских студентов в немецких университетах первая половина XIX века была столь же важной и плодотворной эпохой, как и предшествующая ей «золотая пора», хотя общее количество этих студентов в царствование Александра I и Николая I существенно уступало екатерининскому времени. Негативные воздействия на динамику развития студенческих поездок оказали наполеоновские войны и запрет на обучение в некоторых немецких университетах, изданный русским правительством в конце 1810 — начале 1820-х гг. После Отечественной войны практически полностью исчезло такое явление как путешествия в немецкие университеты российских дворян-аристократов, служившие частью их образования за границей. Одновременно значительно возрос вклад государства в организацию студенческих поездок (в относительном исчислении он в первой половине XIX в. составлял до четверти от всех поездок, или около 60 %, если не учитывать студентов, происходивших из российских немцев), благодаря чему, в частности, в социальном составе студентов в этот период преобладали недворяне. В результате этих усилий государства в немецких университетах первой половины XIX в. были подготовлены десятки профессоров, преподававших затем в российских университетах и других высших учебных заведениях. При этом преобладающее значение для России имели два университета: Гёттингенский в первое десятилетие XIX в. и Берлинский в 1830—1840-е гг. Переход эстафеты от Гёттингена к Берлину был связан с принципиальными изменениями университетской системы в Германии и утверждением в ней типа «классического» или «гумбольдтовского» университета; в то же время ориентация русских студентов и на Гёттинген, и на Берлин показывала их тягу к центрам фундаментального научного знания, где современная наука не только преподавалась, но и развивалась. Влияние этих центров на русскую науку, прежде всего, сказалось в области филологии, истории, политико-экономических наук, а позднее охватило и широких спектр естественных наук. Благодаря Берлинскому университету в России возникла новая школа в юриспруденции, распространившаяся на все без исключения университеты. Все эти происходившие научные изменения были объединены общностью методологии, базировавшейся на трудах немецких философов, прежде всего Г. Ф. Гегеля и Ф. В. Шеллинга. Немецкая наука смогла передать в Россию тягу к «идеалу», представления о лежащих в основе каждого явления общих «идеях», что сыграло свою важную роль не только в области научных теорий, но и в общественной жизни России, куда органично влились выпускники немецких университетов. И подобно тому как русские «гёттингенцы» определяли в общественном сознании начала XIX в. облик либерала-мечтателя, так и питомцы Берлинского университета создали новый облик русского профессора 1830—1840-х гг. — не просто ученого, но «властителя дум», кумира студенческой молодежи. Из созданных же многими из них научных школ в последующем развивалась отечественная университетская наука второй половины XIX в.
