Русские снега - [58]

— Это Филя, — подсказала Махоня. — Уж такой грамотный! Всё знает.

Отец Анаксимандр между тем читал, стоя перед аналоем:

— Научи нас творить молитву твою, потому что ты — Бог наш, а мы — люди твои, твоя собственность, твоё достояние…

«Это он и обо мне тоже? — подумал Ваня. — И я достояние? Но ведь я некрещёный! Я ещё дикий человек, вроде Махониных лилипутов…».

— Не вздеваем рук наших к богу чужому, не следуем ни за каким лже-пророком, не исповедуем еретического учения, но к тебе воздеваем наши руки, молимся тебе. Отпусти грехи наши… и на страшном твоём суде не отлучи нас от десного стояния, удостой того благословения, которое получают праведники! И пока стоит мир, не посылай на нас напастей искушения…

— Не посылай на нас напастей, — повторила за ним Маруся шепотом. Сын спросил у неё, сомневаясь, можно ли ему креститься на иконы, если не крещён.

— То моя вина, — сказала Маруся и тотчас направилась к священнику. — Попрошу… может быть, он сегодня же окрестит тебя.

— В каждом из нас частица Духа Святаго, — сказал отец Анаксимандр, выслушав её, и при этом оглядывался на Ваню.

Нет, это был не Овсяник. Но почему, почему так похож!?

— Постройте прежде всего храм в душе своей и молитесь, — говорил священник. — И да будет услышана ваша молитва!.. Потом отрок придёт ко мне, я окрещу.

И во всё время дальнейшей службы о. Анаксимандр то и дело то ли с интересом, то ли озабоченно оглядывался на нового прихожанина, словно не желая выпускать его из поля своего зрения да и из поля своего влияния. Вообще Ване Сорокоумову казалось, что всё это храмовое действо обращено к нему, впервые оказавшемуся в церкви, впервые слушавшего проповедь:

— Не возноситесь в гордыне и не тщитесь постигнуть мудрость Божью… Что нам делать ныне? Не утвердиться ли на единении и не постоять ли за чистую и непорочную веру Христову, за святую церковь Богородицы и за многоцелебные мощи наших чудотворцев… Главное помните: не предавайтесь унынию или отчаянию — это великий грех. И не забывайте молиться…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1.

Над папертью храма сквозь снеговую толщу светило солнце. Ваня спустился по белым ступеням её и сел на деревянную скамеечку, словно для него тут вытаявшую, — раньше не было её! — та скамья оказалась тепла, под нею из-под снега выбивались кустики зелёной травки, и одуванчики цвели.

Ваня сидел, дивился: вот ступени вверх, вот ледяные в изморози двери… всё въяве. Не было возможности окинуть взглядом эту церковь, чтобы видеть внешний облик её — или у неё только облик внутренний? В этом заключался какой-то скрытый смысл, но понять его не было у Вани сил.

Маруся тоже вышла и села рядом с сыном на эту скамью; она так полна была только что пережитым, что тоже обессилела.

Из открытых дверей снежного храма по-прежнему доносилось тихое пение, ласкавшее не столько слух, сколько сердце.

И вот то, что произошло потом, каким-то странным образом расслоилось… распалось. При единстве времени и места происходил нечто, воспринимавшееся каждым по-своему, — это как если бы с разных сторон смотрели на один предмет, а видели один, скажем, рыбу, а другой лошадь, третий — просто дерево под ветром.

2.

Горбунья Ольга вышла на паперть, когда ни Маруси, ни Вани тут не было: уже ушли. Ольга услышала отдалённый шум, который постепенно нарастал, становился дробным — было похоже, что мчался табун лошадей, причём очень большой.

Махоня и Анна, вышедшие к ней, тоже услышали этот конский топот, который был уже близко. Он накатывался лавиной, как накатывается на берег вал воды.

Из снега словно выломился прямо перед ними всадник; на лошадке маленькой, косматой, он сидел, вцепившись, как клещ, сгорбившись, и так был залеплен снегом, что и не разглядишь, человек ли это. Старухи и горбунья отшатнулись к дверям, а он осадил лошадь как раз возле паперти, ощерил рот — лицо мокрое, глаза узкие, раскосые, малахай нахлобучен на брови — пролопотал быстро, как в бреду:

— Ля илаха илля Аллах… Мухаммад расуль Аллах!

После чего хлестнул гривастую мохноногую лошадку и опять воткнулся в снег.

Стоявшие на паперти перекрестились, говоря одна за другой: «Нечистая сила», и вошли в церковь, притворили за собой дверь.

Конский топот морским прибоем ударил в стены храма, сверху посыпался снег, сильный ветер подул откуда-то, погасил свечи перед иконами…

3.

А Маруся с Ваней миновали ту ель, что росла на канаве и служила недавно киотом для Ольги, когда до них донёсся отдалённый шум. Они остановились, прислушиваясь: шум нарастал, приближался. Явственно различили они в стороне напористый рокот, становившийся всё ближе и ближе.

— Трактор, что ли? — озабоченно предположил Ваня. — Они ж слепые, этак наедут на деревню, задавят кого-нибудь… или нас.

А Маруся явственно слышала не рокот мотора, а рычание неимоверно большого зверя. Белая кутерьма заклубилась впереди, сминая обрушивая подснежный ход, проторённый Ольгой столь старательно, и надвинулась на них.

— Стойте! — закричала Маруся и кинулась вперёд, подняв руку, как боярыня Морозова на картине Сурикова, то ли грозя, то ли проклиная, то ли считая, что так она остановит это неудержимое движение неведомо чего.