Русские патриархи, 1589–1700 гг - [118]

Могущественный «великий государь» Филарет Никитич, отец царский не только духовно, но и во плоти, поднял Русскую православную церковь из руин Великого разорения и Смуты. Храмы и монастыри были отстроены, церковные владения не только восстановлены, но и расширены. Филарет решил, что исключительное положение архипастыря в государстве Российском не потребуется его преемнику.

Умирая, отец завещал сыну–царю поставить в патриархи архиепископа Пскова и Великих Лук Иоасафа. «Понеже был дворовой сын боярской, во нравах же и житии добродетелен был, а ко царю не дерзновен», — объясняет этот выбор остроязычный архиепископ Астраханский Пахомий в своем «Хронографе» [187].

Филарет, надо полагать, будущего своего преемника знал давно. Недаром источник упоминает, что сын боярский был «дворовой» — служил при дворе. Было сие, надо полагать, еще в Смуту. Неизвестен год, когда Иоасаф принял монашеское «обещание» в Соловецком монастыре, к которому всю жизнь относился трепетно и, возвысившись, регулярно посылал пожертвования.

Известно лишь, что соловецкий игумен Исидор, сделавшись митрополитом Новгородским, взял Иоасафа с собой. После смерти покровителя (1619 г.) тот остался в Новгородской епархии и уже в патриаршество Филарета получил высокое место архимандрита Псково–Печерского монастыря (в 1621 г.), а 1 января 1627 г. стал архиепископом Пскова и Великих Лук.

Лучший путь к сердцу гневливого, но отходчивого и гордящегося своей справедливостью Филарета лежал через опалу. Не думаю, чтобы Иоасаф специально последовал этой дорожкой. Скорее, он осознавал правоту своей паствы, когда в 1632 г. осмелился подписать челобитную псковичей против высочайше разрешенного засилья «немецких» (то есть западноевропейских) купцов в пограничном граде.

Летопись Псковская так рассказывает об этой истории. Привезли–де немцы из Москвы грамоту, разрешающую им ставить свой торговый двор чуть не посередь Пскова и торговать в городе. Архиепископ Иоасаф и псковичи били челом государю, чтобы немцам во Пскове не быть. В столице же челобитья не приняли, да еще у Иоасафа благословение и службу отняли [188]. Легко представить себе возмущение горожан — Псков и в Смуту, один из немногих, иноземцев в свои стены не пускал! А правительство должно было знать (и, судя по посольским делам, ведало), что разница в цене драгоценных металлов у нас и на Западе, сдерживаемая лишь таможенным барьером, без государственных ограничений позволяла «немцам» перебить русскую торговлю своими дешевыми деньгами.

Жалоба псковичей была одной из многих челобитных русских торгово–промышленных людей, страдавших от засилья иноземцев, легко и просто взяткодательством на самых «верхах» завоевывающих отечественный рынок [189].

Справедливости ради следует отметить, что госпожа взятка (она же мзда и посул) использовалась и в интересах России. Патриотичные псковичи во главе с Иоасафом, провидя в водворении иноземцев урон своим кошелькам и (следовательно) Отечеству, скоро собрали и направили в Москву три тысячи рублей.

Дело было пересмотрено. Немцам велели строиться за городом. Псков intra mures [190] удержал таможенный барьер. «Запрещение» с архиепископа было снято.

Уверившись, что патриотическая позиция в городской торговле драгоценнее космополитической, патриарх Филарет не только простил Иоасафа, но уверился в его добрых душевных свойствах [191]. Дает — значит «не дерзновен». Паче того, добродетелен. Как это верно! Дающий соблюдает традицию, правила игры, подает надежду, что не будет «дерзновенным» впредь.

Митрополит Макарий в знаменитой «Истории Русской церкви» сетует, будто «значение патриарха Московскаго и всея России во дни патриарха Иоасафа осязательно понизилось». Это не совсем так. Патриаршество просто вернулось к значению, приданному ему верховной властью при устроении.

Форма архипастырской степени в Церкви и православном государстве соблюдалась строго, начиная с самого поставления на престол. 31 января 1664 г. освященный собор избрал три кандидатуры, из коих государь в своих палатах выбрал одну — завещанную отцом. Наречение Иоасафа состоялось 1 февраля, а поставление — 6–го, все по старому чину (сценарию) [192].

Царь и патриарх говорили друг другу положенные речи. На особо торжественных пирах Иоасаф сидел по правую руку от Михаила Федоровича. В праздники государь присутствовал на богослужениях и участвовал в шествиях. Патриархам восточным Михаил Федорович сообщил, что «освященным собором… избран и законно поставлен великия Российския церкви патриархом… муж благоразумный, правдивый, благоговейный и наученный всякой добродетели» [193].

Иоасафа не было нужды необыкновенно именовать «великим государем», и он довольствовался традиционным «великим господином святейшим патриархом». В годы гражданского и внешнего мира архипастырь не вступался в государственные дела и имя его не писалось в грамотах подле имени царского.

Макарий, на мой взгляд, напрасно считает умалением значения патриарха отсутствие его имени в грамотах, связанных с посылкой священников в Сибирь, «потому что в Сибири, — по словам государя, — попов надобно много». Освоение Сибири всегда было делом более царским, чем патриаршим, и даже всевластный Филарет допускал, чтобы документы относительно тамошнего духовенства подписывались либо совместно с государем, либо одним царем.