Русские на Эвересте. Хроника восхождения - [37]

22.25. Вершина. Михаил Туркевич стал 114-м покорителем Эвереста, Сергей Бершов – 115-м.   Сняли обледеневшие варежки и пожали друг другу руки. На более бурные эмоции не хватало сил. Взглянули на часы – подъём от места встречи с первой штурмовой двойкой занял всего сорок пять минут.

Заветная, голубоватая в лунном свете вершина похрустывала под ногами. Временами восходителей накрывали снежные облака, и они оказывались в кромешной мгле. Прикрепили к концу дюралевой треноги вымпелы со значками. Туркевич привязал свой пустой баллон к оставленному первой двойкой. Сняли маски, чтобы вздохнуть воздух на самой макушке планеты.

Попробовали сообщить о своей победе руководству экспедиции. База не ответила. Видно снова село питание. Уже после спуска радист экспедиции Юрий Кононов расскажет, что внизу услышали только «База! База!» и больше ни слова. Все надеялись, что они снова выйдут в эфир и всю ночь не ложились спать, боясь пропустить вести сверху. Но рация продолжала угрюмо молчать... до самого утра. До самого утра в базовом и пятом лагерях не было известно, что происходит наверху.

Бершов и Туркевич попытались снять друг друга на фоне ночных Гималаев. Но хваленый «Ролей», что дал им в базовом лагере кинооператор экспедиции, безнадежно замерз. Зато куда менее известная советская «Смена» щелкала как ни в чем не бывало. Вот только её футляр из кожзаменителя на сорокаградусном морозе от первого прикосновения рассыпался на мелкие кусочки.

Они настолько привыкли к темноте, что, когда из-за облаков выглядывала луна, им казалось, что света более чем достаточно для съемки. Уже после возвращения в Москву отснятая пленка была отдана в специализированный научно-исследовательский институт  для проявления. Но даже специалистам не удалось спасти ни одного кадра.

22.55. Бершов и Туркевич, пробыв всего полчаса на вершине, пошли вниз. Надо торопиться к оставшимся внизу товарищам. Погода начинала портиться. Взяли на память по горсти камешков. Ещё ниже подобрали кошки Балыбердина, которые пригодятся при спуске. Выпавший снег сделает опасными и труднопроходимыми наклонные плиты, что предстоит преодолеть на пути к пятому лагерю.

К «черепичной лестнице» как раз в это время подходили Балыбердин и Мысловский. С кислородом им стало идти намного легче, но спуск продолжался по-прежнему слишком медленно. После обильного снегопада все вокруг выглядело незнакомым. Отойдя немного влево от основного пути, решили дождаться товарищей. Спускаться по отполированным ветрами и припорошенным снегом наклонным плитам без кошек очень рискованно.

Мысловский остановился и сел.

«Время остановилось, – запишет он позже в дневнике. – Мыслей не было. Какое-то оцепенение охватило меня. Так, наверное, переходят в состояние зимней спячки медведи».

«У меня в кармане уже не осталось этих чудесных таблеток (их дал мне при встрече Бершов), которые из ничего дают силы измотанному организму. Однако так и не дождался взрыва активности, хотя съел весь запас! Чудес не бывает. Загнанную лошадь не поднимет ни кнут, ни овес, ни ветеринар».

Это из дневника Балыбердина.

Всё же он чувствовал себя лучше напарника. Усилием воли Володя заставил себя пройти немного вперёд, чтобы посмотреть дальнейший путь. В этот момент их заметили возвращавшиеся с вершины Бершов и Туркевич.

В лунном свете было отчетливо видно, что один сидит, а второй двигается, как им показалось сверху, в сторону пропасти. «Стойте на месте! Ждите нас!» – сорвав маску, что было сил закричал Бершов. Двигающаяся фигурка остановилась.

23.55. Бершов и Туркевич догнали Балыбердина и Мысловского. Заканчивалось 4 мая – самый длинный и напряженный день в жизни экспедиции. Начинался день новый. Продолжался изнурительный спуск четверки победителей Эвереста в пятый лагерь.

5 мая. Шли очень медленно, подыскивая более или менее ровное место, чтобы надеть кошки Эдику и Володе. И без того измученным им приходилось затрачивать дополнительные силы, чтобы не поскользнуться на скользких, как лед, плитах.

На этом сложном отрезке четверка спускалась так. Бершов уходил вперёд, пока не натягивалась 45-метровая верёвка, связывающая его с Туркевичем. Пристегнувшись к верёвке и держась за неё, шли вниз Мысловский и Балыбердин.

Потом все вместе они принимали с нижней страховкой Туркевича. И всё повторялось сначала. Много часов подряд. Эдик всё время скользил и зависал на верёвке. Поднимался ветер. Мороз усиливался. Луна закатывалась за горизонт.

Неожиданно Мысловский сел на плиту, свесив ноги над пропастью: «Всё. Здесь хорошо. Я больше не пойду». Посмотрели на манометр. Так и есть – кончился кислород. Такая реакция вполне объяснима.

Бершов отдал ему свой баллон и вскоре почувствовал, что значит остаться без живительного газа на подобной высоте: «Мерзнут руки, ноги, лицо, глаза (даже не подозревал, что такое возможно). Ненужную теперь маску я снял – тут же стало прихватывать нос, смерзлись ресницы. Иду уже не так бодро. Заторможенность в движениях, в мыслях».

С трудом уговорили Эдика продолжить путь. Он сердится, уверен, что в задержке виноват Балыбердин, не понимая, что тот идет следом и страхует его. Типичные симптомы горной болезни. Хотя он вновь дышит кислородом, организм не в состоянии полностью восстановиться на такой высоте.