Русские на Эвересте. Хроника восхождения - [27]

Пока доктор осматривал Москальцова, он лежал на снегу и... плакал. Не от боли (он почувствовал её позже) и не от счастья, что чудом остался жив (он поймет это потом). Плакал потому, что из-за злосчастной трещины на ледопаде, которую не раз благополучно проходил, его главная вершина отдалилась на недосягаемое расстояние.

Заключение Орловского: «Черепно-мозговая травма, сотрясение мозга, множественные ушибы тела. Нельзя исключать перелом костей черепа. Самостоятельно двигаться противопоказано. Надо транспортировать по ледопаду, сидя на станке, далее на носилках в базовый лагерь». Доктор сообщил по рации своё заключение. Снизу им навстречу вышла большая группа членов экспедиции и шерпов.

12.00. Балыбердин и Мысловский продолжают свой медленный подъём. Володя тщательно («Слишком тщательно», – как он потом скажет) выбирал маршрут, просматривая разные варианты. («Надо было просто идти и идти, так как почти всегда варианты оказывались одинаковыми по сложности, а путь в общем довольно логичен и однозначен»).

У Мысловского кончился первый баллон кислорода. Они не знали, сколько ещё времени подниматься до вершины. Решили на последнем баллоне снова поставить минимальный расход кислорода – один литр в минуту. Скорость движения у Мысловского вновь упала, но он не тормозил Балыбердина, который шёл теперь тоже очень медленно.

Слева виднелся Северный гребень. Мало-помалу, он приближался к восходителям. На юге красовалась панорама Центральных Гималаев с пиками Лхоцзе и Макалу. На севере громоздились вершины, переходящие в коричневое Тибетское нагорье. А над всем этим, на фоне ослепительно белоснежных пиков – темно-синее покрывало неба. Снизу поднимались облака, заполняя долины и укутывая хребты клубящимся туманом.

Начались припорошенные снегом серые наклонные плиты, напоминающие огромных размеров черепицу, а ещё точнее, гигантскую лестницу. Поднимаясь на очередную скальную ступеньку, видели перед собой следующую. А вершины все нет и нет. «Лестница» вывела к очередному серьёзному препятствию – двадцатиметровой стене.

– Как думаешь, далеко ещё? – спросил Балыбердин.

– После стены уже простая дорога, – ответил Мысловский, хорошо теоретически знавший маршрут. –  Здесь можно оставить «железо»[26].

Володя выложил на снег кошки, крючья, карабины, молоток, оставив только рацию, кинокамеру и фотоаппарат. Преодолели стену и увидели относительно пологий заснеженный склон.

Снежными взлётами[27] он уходил вверх, кое-где перемежаясь разрушенными серыми скалами. Всё чаще встречались следы пребывания предыдущих экспедиций: они видели то пустой желтый кислородный баллон, то остатки рации, то брошенный кем-то ледовый молоток.    

 14.15. «Идём и идём вверх. Каждый следующий взлёт принимаем за вершину, а её всё нет и нет... Когда же наконец всё кончится?» – послышался в базовом лагере голос Балыбердина.

Монотонная ходьба выматывала не меньше, чем лазание по скалам. Точнее, техническая работа отвлекала от посторонних мыслей. Теперь на этом простом пути они поняли, насколько устали.

Не возникало желания смотреть вокруг. Никаких эмоций и лишних движений. Несколько шагов – остановка. Ещё несколько – снова отдых.

«Наконец склон начал выполаживаться, – опишет позже в дневнике последние метры пути Балыбердин. – Камни уступили место плавно поднимающемуся чисто снежному гребню с крутыми скатами на север и юг. Верхняя видимая точка не отдалялась, как раньше, по мере подъёма, а стала понемногу опускаться. Ещё чуть-чуть и глаза окажутся на одной с ней горизонтали».

14.35. Балыбердин вызвал базу:  «Во все стороны пути только вниз». Тамм поздравил с победой и спросил, где напарник. «Скоро подойдёт», – ответил Балыбердин. Через десять минут на вершину Эвереста поднялся Мысловский. Володя не успел настроить кинокамеру, но Эдик, несмотря на его просьбы, не останавливаясь, прошел мимо и обессиленный плюхнулся на снег. Победа далась ему на пределе сил.

– Первые ощущения после победы? – вспоминает Владимир Балыбердин. – Неимоверная усталость. Но и облегчение: до самого конца шёл без кислорода, и теперь оставался лишь путь вниз, где с каждым метром легче дышать. Ещё я подумал: «Что бы теперь ни случилось с погодой, с маршрутом, с нами – все равно, русские побывали на Эвересте».

– Мы не обнимались, не целовались, не кричали от радости – сил не было, – добавляет Эдуард Мысловский. – Я чувствовал полное удовлетворение восхождением. Не потому, что именно мы взошли первыми (это дело случая; на нашем месте вполне могли оказаться другие), а потому, что по пройденному пути легче будет идти нашим товарищам. Не физически легче – морально.

Вершина Эвереста – это небольшой снежный купол, на котором одновременно уместятся не более пяти-шести человек. Там было пусто. Все, что альпинисты приносят с собой, либо сдувается, либо засыпается снегом. Единственное, что напоминало о присутствии здесь восходителей, так это кусочек дюралевой трубки, торчавшей из снега. На ней трепетали на ветру обрывки выцветших вымпелов.

В 1975 году китайские альпинисты затащили по частям и установили на вершине триангуляционный знак – трехметровую треногу из дюралевых трубок. Последующие восходители обычно привязывали к ней вымпелы, флаги, различные сувениры в доказательство того, что побывали именно на Эвересте, а не на его предвершинах. Постепенно снег заметал треногу. И вот теперь от неё остался лишь небольшой кусочек сантиметров в пятнадцать. Так что Эверест за последние годы «подрос» ещё почти на три метра.