Русские лгуны - [7]

– Какой уж это стакан императрицы – стаканишко какой-то!

Мавра Исаевна вся побагровела.

– Молчать! – крикнула она.

Фелисата Ивановна действительно разбила какой-то стаканишко, на котором была отлита буква М и который Мавре Исаевне вдруг почему-то вздумалось окрестить в подарок императрицы.

– Как то случилось, – продолжала она, обращаясь с некоторою нежностью ко мне, – тогда я познакомилась в Петербурге с генеральшей Костиной. «Марья Ивановна, говорю, на что это похожи нынешние девицы? Где у них бог?.. Где у них манеры? Где уважение к старшим?» – «Душенька, говорит, Мавра Исаевна, позвольте мне слова ваши передать императрице». – «Говорите», – говорю. Только вдруг после этого курьер ко мне, другой, третий: «Императрица, говорят, желает, чтобы вы представились ей…» Я еду к Костиной. «Марья Ивановна, говорю, я слишком высоко ставлю и уважаю моих государей, чтобы в этом скудном платье (Мавра Исаевна при этом взяла и с пренебрежением тряхнула юбкою своего платья) явиться перед их взоры!» Но так как Костина знала весь этот придворный этикет, «Мавра Исаевна, говорит, вы не имеете права отказаться, вам платье пришлют и пришлют даже форменное». – «А, форменное – это другое дело!»

Я нарочно закашлял, чтобы скрыть свои мысли.

– Какое же это форменное? – спросил я.

Мавра Исаевна прищурила глаза.

– Очень простенькое, – отвечала она, – черное гласе, на правом плече шифр, на рукавах буфы, опереди наотмашь лопасти, а сзади шлейф… Генеральша Костина тоже в гласе… на левой стороне звезда, на правой лента через плечо… Императрица приняла нас в тронной зале, стоя, опершись одной рукой на кресло, другой на свод законов. «Вы девица Исаева?» – «Точно так, говорю, ваше величество». Она этак несколько с печальной миной улыбнулась. «Скажите, говорит, за что вы порицаете моих детей?» (Она ведь всех воспитанниц своих заведений называла детьми, и точно что была им больше чем мать…) «Ваше величество, говорю, правила моей нравственности вот в чем, вот в чем, вот в чем состоят». Императрица пожала плечами. «Но как же, говорит, скажите, как вы могли так хорошо узнать моих девиц?» – «Ваше величество, говорю, мне нельзя этого не знать, я имею тут дочь… Мне, как матери и другу моей дочери, нельзя этого не знать».

– Какой дочери? – воскликнул я.

У Фелисаты Ивановны ее тонкий рот раскрылся почти до ушей.

– Да, дочери, – отвечала Мавра Исаевна спокойно.

– Кто же отец вашей дочери? – спросил я.

– Странно спрашивать, – отвечала Мавра Исаевна.

На этом месте Фелисата с умыслом или в самом деле не могла удержаться, но только фыркнула на всю комнату.

Мавра Исаевна направила на нее медленный, но в то же время страшный взор.

– Чему ты смеешься? – спросила она ее каким-то гробовым тоном.

Фелисата Ивановна молчала.

– Чему ты смеешься? – повторила Мавра Исаевна тем же тоном.

– Да как же, матушка, какая у вас дочь! – отвечала, наконец, Фелисата Ивановна.

– А такая же… костяная, а не лычная, – отвечала Мавра Исаевна по-прежнему тихо, но видно было, что в ее громадной груди бушевало целое море злобы. – Я моих детей не раскидала по мужикам, как сделала это ты!

Фелисата Ивановна покраснела. Намек был слишком ядовит, она действительно в жизнь свою одного маленького ребеночка подкинула соседнему мужичку.

– Не было, сударыня, у меня никаких детей, – возразила она, – и у вас их не было… Вы барышня… Вам стыдно это на себя говорить.

– А вот и было же!.. На вот тебе! – сказала Мавра Исаевна и показала Фелисате Ивановне кукиш.

– Где ж ваша дочь теперь? – спросил я, желая испытать, до какой степени может дойти фантазия Мавры Исаевны.

– Не беспокойтесь, она умерла, – отвечала она с заметною ядовитостью, – а если б и жива была, не лишила бы вас наследства. У ее отца слишком было много, чем ее обеспечить… О мой маленький кроткий ангел! – воскликнула нежным и страстным голосом старушка. – Как теперь на тебя гляжу, как лежала ты в своем маленьком гробике, вся усыпанная цветами, я стояла около тебя и не плакала. Его не было… Ему нельзя было приехать…

На этих словах Мавра Исаевна вдруг вскочила из-за стола, встала перед образом и всплеснула руками.

– Господи, упокой его душу и сердце и помяни его в сонме праведников своих!.. – зашептала она, устремляя почти страстный взор на иконы.

Мы с Фелисатой Ивановной тоже вскочили, пораженные и удивленные.

Старуха молилась по крайней мере с полчаса. Слезы лились у нее по щекам, она колотила себя в грудь, воздевала руки и все повторяла: «Душу мою, душу мою тебе отдам!» Наконец, вдруг гордо обернулась к Фелисате Ивановне и проговорила: «Пойдем, иди за мной!» и мне, кивнув головой, прибавила: «Извини меня, я взволнована и хочу отдохнуть!» – и ушла.

Фелисата Ивановна последовала за ней с опущенными в землю глазами.

Я долго еще слышал сверху говор внизу и догадался, что это распекают Фелисату Ивановну, потом, наконец, заснул, но часов в семь утра меня разбудил шум, и ко мне вошла с встревоженным видом горничная.

– Пожалуйте к тетушке, несчастье у нас.

– Какое?

– Фелисата Ивановна потихоньку уехала к родителям своим.

Я пошел. Мавра Исаевна всею своей великолепной фигурой лежала еще в постели; лицо у нее было багровое, глаза горели гневом, голая ступня огромной, но красивой ноги выставлялась из-под одеяла.