Русские князья в политической системе Джучиева Улуса (орды) - [31]

Т.В. Жданова представила классификацию княжеских летописных некрологов (в зависимости от объема заключенной в них информации) и выявила наиболее часто встречающиеся структурные элементы княжеских некрологических записей[407]. По ее мнению летописный некролог является не только литературной традицией, но и обязательным элементом погребальной практики. Последняя, в свою очередь, включает в себя не только погребальный обряд, но и меры по сохранению памяти об усопшем, а также является «зеркалом» общественного статуса правящей элиты.

Особенности некрологических записей о смерти иноземных правителей, их сходство и отличие от летописных записей о смерти русских князей дают нам информацию об отношении русских книжников к соседним государям, об их представлении о месте Руси в ментальной картине мира и реальной геополитической ситуации в тот или иной период[408].

Кроме того, в ситуации зависимости русских княжеств от ордынских правителей, свидетельства об их кончине позволяют уяснить степень вовлеченности Руси в культурное поле степного государства, о представлении книжников о природе и характере ханской власти в XIII–XV вв., а также о степени признания этой власти над православными княжества.

Анализ летописных памятников позволяет утверждать, что со времени появления в пределах Восточной Европы монголо-татарских завоевателей и потери независимости русскими княжествами, записи о кончине ордынских правителей на страницах русских летописей становятся регулярными.

В первую очередь обращает на себя внимание сообщение в составе Ипатьевского свода, в так называемой Галицко-Волынской летописи, под 1224 г. о смерти Чингиз-хана: «Ожидая Бога покаяния крестьяньскаго и обрати и воспять на землю восточную и воеваша землю Таногоускоу и на ины страны тогда же и Чаногизъ кано ихъ Таногоуты оубьень бысть»[409].

Наиболее часто и регулярно о смерти ордынских правителей сообщает Рогожский летописец и подробный компилятивный Никоновский свод (XVI в.).

Рогожский летописец впервые упоминает о кончине ордынского правителя под 6756 (1248) годом: «Въ лето 6756… Тое же зимы оумре царь Батыи и по немъ седе на царстве Сартакъ сынъ его»[410]. С этой записи, сообщения о смерти или гибели ордынских ханов становятся регулярными («Въ лето 6767 царь Оулачиа оумре, а Кутлубеи седе на царстве»[411]; «Въ лето 6773 оумре Татарьскыи царь Беркаи»[412]; «Въ лето 6821 оумре Токта царь»[413] и т. д.). Всего Рогожский летописец содержит записи о смерти или гибели 16 ордынских ханов, о насильственной смерти 2-х цариц и 4-х случаях убийства в жестокой борьбе за власть сыновей правителей[414].

Однако о смерти не всех ордынских ханов сообщает даже внимательный к степному миру Рогожский летописец.

Во-первых, датировка смерти Батыя не точна — 1248 г. Тогда как установлено, что завоеватель Руси умер в 1255 г.[415]

Во-вторых, не упомянуто о смерти Сартака, смерти Менгу-Тимура и смерти Туда-Менгу. Необходимо при этом отметить, что первый (Сартак) умер (отравлен Берке и Беркечаром), не доехав до столицы Орды и не вступив в полномочия в отношении русских княжеств. Последний (ТудаМенгу) был отстранён и обстоятельства его смерти после этого не известны. Потому оба они на момент смерти могли не представлять для русского книжника интереса как действующие правители.

Менгу-Тимур является первым ордынским ханом, начавшим чеканить собственную монету. Такой шаг означал декларацию суверинитета внутри Джучиева Улуса и независимости от центрального монгольского правительства в Каракоруме. Показательно, что именно к нему в своих завершающих частях под 1274 г. обращается автор Галицко-Волынской летописи «…великому цареви Меньгутимереви»[416].

Однако в летописной традиции о его кончине не упоминается. Это можно объяснить тем, что в Лаврентьевской летописи — с 1263 (Жития Александра Невского) до 1283 г. (события в Курском княжестве) — наблюдается дефект — отсутствует несколько листов. А текст Рогожского летописца вплоть до 6796 (1288 г.) «представляет довольно краткую компиляцию, основанную на двух источниках — суздальском летописце, доведенном до последней четверти XIII в., и кратких выдержках из Летописи Новгородской IV»[417]. Вероятно, сведения об Орде и русско-ордынских отношениях на рубеже 1270–1280-х гг. выпали из поля зрения летописцев.

Тем не менее, показательно, что с 1291 г. наблюдается регулярная фиксация смерти ордынского хана с обязательным упоминанием преемника. До этого времени отмечается смерть важных для русских княжеств ханов. К примеру, Батыя (не точно) — завоеватель, Улагчи — при нем проведена перепись, Берке — представитель иной веры — мусульманин. Регулярность фиксации смерти ордынского «царя» прослеживается и в 1360–1380-е гг. — период «великой замятни», когда русские летописи скрупулёзно фиксируют смену хана за ханом, время его правления (с точностью до дней), судьбу его преемника. При этом с 1363 г. смерть сарайских ханов не фиксируется — появляются записи о смерти ханов Мамаевой Орды, а затем и о смерти самого Мамая. Данный факт свидетельствует о переориентировании русских князей на крымское правительство могущественного временщика.