Русские аграрные праздники - [55]

О том, что когда-то делалось после этого обряда вечерами и ночами на лоне оживающей и цветущей природы, этнографы и фольклористы информированы плохо, так как никто из них не был свидетелем этого и об этом не очень говорили и не рассказывали. Тем не менее некоторые сведения есть. После кумления под березками устраивался пир, и теперь допускаются и парни. «К яичнице допускают парней, обязанных принести водки, меду и сладких гостинцев. Когда съедят яичницу, каждая девушка выбирает себе парня и, обнявшись с ним, гуляет у всех на глазах» (Максимов, Нечистая сила, 429). Что здесь не все договаривается до конца, видно из некоторых данных древнерусской учительной литературы. Троица была временем разгула. «Другое игрище о Троичном дне: за город на курганя ходят и неподобная творят»[122]. Если кумление есть обряд приготовления к зачатию, то следующий за этим разгул имеет тот же смысл, что разгул на святках. Что он имел место, видно из 24-го вопроса Стоглава, где говорится: «Русали о Иванове дни и в навечерии Рождества Христова и крещения сходятся мужи и жены и девицы на нощное плещевание, и на бесчинный говор, и на бесовские песни, и на пляски, и на скакания, и на богомерзкие дела, и бывает отроком осквернение и девам растление, и егда мимо нощь ходит, тогда отходят к реце с великим кричанием, аки бесни, и умываются водою, и егда начнут заутреню звонити, тогда отходят в домы своя и падают аки мертвые от великого клопотания» (Стоглав, 90). Для нас интересно, что разнузданность на русальной неделе сопоставляется с тем, что делалось на святках.

То, что происходило на Руси, отнюдь не есть национальная особенность. В несколько отличных формах то же самое происходило и в странах Европы. Е. В. Аничков приводит ценнейшее и любопытнейшее свидетельство пуританского писателя XVI в. Филиппа Стаббса, который пишет: «Ко времени мая жители каждого прихода или деревни собираются все вместе, мужчины, женщины, дети, старые и молодые, все без разбора; они идут всей гурьбой или отдельными кучками, одни в леса и рощи, другие в горы и холмы, одни в одно место, другие в другое, проводят всю ночь в развлеченьях и утром возвращаются, неся с собою березки и ветви деревьев, чтобы украсить ими свои собрания. Я слышал, как мне передавали из достоверного источника и от людей серьезных, заслуживающих доверия и с вполне установленной репутацией, что на 40, или 60, или 100 девушек, которые ходят ночью в лес, едва ли третья часть возвращается домой, не потерявши невинность» (Аничков, Весенняя обрядовая песня, I, 132). Майские деревья были запрещены Долгим парламентом в 1644 г.

Троичная неделя называется также «русальной». Как мы уже видели, на этой неделе производились проводы русалок. Но мы рассмотрели только часть связанных с русалками поверий, представлений и действий. Весенние праздники пронизаны ярким обрядовым эротизмом. Земля – мать, она рожает, и это нужно земледельцу. Эротический характер присущ и русалкам. Они представляются прекрасными женскими существами с зелеными глазами и распущенными волосами. Они завлекают и зовут к себе.

Однако эротизм русалок мнимый и страшный. Русалки – олицетворение не земной, а водной стихии. Вода нужна земледельцу, но вода не рожает. Сами русалки – мертвецы. Их красота не соответствует никаким сексуальным функциям. Красота русалок есть красота мертвая и подчеркивает отсутствие в них материнства – и этим они страшны. Они будто бы завлекают мужчин, но за этим следует не любовное соединение, а смерть от щекотки. Своих жертв они с хохотом щекочут до смерти. «Крестьяне Бобруйского уезда полагают, что русалки забираются в реки с осени и проводят там всю зиму. Около Троицына дня они выходят на сушу и остаются на ней в течение всего лета. Днем они тогда ходят по полям и лесам и если кого завидят, то зовут к себе, догоняют непослушного и щекочут его до тех пор, пока тот не умрет от судорожного смеха. Ночью же русалки делают на деревьях качели и качаются на них, подстерегая жертву» (Шейн, Материалы, I, ч. 1, 197). Смех, который будто бы вызывают русалки, есть хохот торжествующей смерти. Русалки – души умерших и тянут живых – в особенности молодых и красивых – к себе в царство смерти. В эпическом фольклоре, особенно Западной Европы, они завлекают мужчин своей красотой в воду и топят их.

Коснувшись эротической окраски некоторых праздников, мы должны вкратце коснуться еще похорон Костромы и Ярилы и рассмотреть некоторые детали, опущенные нами выше и получающие свое объяснение только в свете изложенного по поводу игрищ. Выше мы видели, что Кострому могла изображать женщина или мужчина. Нет никаких сомнений, что исконная форма этой фигуры – мужская. Вероятнее всего женское обличие Костромы связано с женским родом этого имени. В этом убеждает и образ Ярилы. Ярило всегда изображается мужчиной. Как мы видели, похороны Костромы связывались некоторыми учеными с похоронами Адониса. Адонис был не только богом плодородия, но и богом любви, супругом двух богинь. Смерть его оплакивали женщины. Нечто подобное имеется и в обрядах похорон Костромы и Ярилы. Им придается очень недвусмысленное супружеское обличие. В таких случаях они оплакиваются женщинами как его супругами. А. В. Терещенко сам видел следующее: женщины и казаки гуляли у шинка до вечера, «потом, по захождении солнца, выносили на улицу мужское соломенное чучело со всеми его естественными частями и клали во гроб. Развеселившиеся от спиритуозных паров, женщины подходили к нему и рыдали: „Помер он! помер!“ Мужчины при этом говорили: „Эге, баба, не бреше! Вона знае, що йи солодче меду“. Женщины „смотрели на него любострастно“. Чучело уносили и хоронили, после чего попойка продолжалась» (Быт русского народа, V, 101). Аналогичное описание дает А. Н. Афанасьев (Поэтические воззрения, I, 442). Похороны Ярилы сопровождались вольностями. «Во время Ярилиного разгула дозволялись обнимания, целования, совершавшиеся под ветвистыми деревьями, которые прикрывали таинственные ощущения» (Терещенко, Быт, V, 102).