Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы. - [2]
Как отметил спустя четверть века после этого поворота Д. Сондерс, западная литература, подобно поздней советской, изображала развитие Российской империи в радужных тонах: «новейшие англоязычные работы копируют всю целиком советскую историографию с ее тенденцией подчеркивать то, что прогрессировало, за счет того, что оставалось неизменным»; в этих работах «искусственное выпячивание» явлений социально-экономического обновления производится «в ущерб изучению традиционализма, инерции и отсталости»>{5}.
«Применимость тезиса об отсталости России» до сих пор является вопросом, который волнует многих наших историков, отвергающих этот «стереотип»>{6}. Но сторонники более радикальной «формулы российского движения по пути общественного прогресса», не удовлетворяясь этим, предлагают и вовсе не стремиться к «простому сопоставлению с другими странами», а направлять внимание на иное — «выявление самобытности сил» России. «Сила страны — в числе ее жителей», а их в Российской империи было «больше, чем в Англии, Германии и Франции, вместе взятых, и в полтора раза больше, чем в США»>{7}.
Столь непростая идейная предыстория проблемы побуждает с осторожностью воспринимать те или иные оценки и обобщения.
В исследованиях о русской экономической жизни 1914–1917 гг. ряд внешне вполне конкретных данных, перетекающих из одной работы в другую, утвердившихся в статусе хрестоматийных, не выдерживают проверки по источникам. Многое здесь берет начало из появившейся в 1975 году книги о русском Восточном фронте профессора Нормана Стоуна с изобилующими в ней недостоверными фактами и натянутыми цифрами. В самое последнее время шумную рекламу в России получил опыт статистико-экономического обобщения — совершенно несостоятельная в отношении периода 1914–1917 гг. работа «Первая мировая война, Гражданская война и восстановление: национальный доход России в 1913–1928 гг.» (М., 2013). В совокупности усилия авторов этой новой работы, А. Маркевича и М. Харрисона, а также Н. Стоуна и историков, использующих его данные, сводятся к изображению благотворного влияния военных условий на хозяйственное развитие страны и направлены в конечном счете на разъяснение полезных сторон милитаристской политики и самой войны.
Заслуживают обсуждения не только те или иные эмпирические сведения и их происхождение, но в некоторых случаях также и общий подход к предмету. Речь идет о понимании социального смысла военно-промышленной деятельности, функций государственного аппарата в этой области. Здесь предмет исследований легко обращается в поле пропаганды идей шовинизма, милитаризма, государственничества. Именно под ее влиянием накапливаются искаженные и тенденциозно подобранные фактические данные, формируется в целом превратная картина, служащая исторической апологии военно-полицейской бюрократии. Такого рода апология милитаристской и репрессивной политики выражается, в частности, в затушевывании провалов в снабжении фронта; любая независимая от власти общественная инициатива или организация рассматриваются как прикрытие подрывной работы; в массовых протестах усматриваются изменнические происки. Как показано ниже, становясь на такой путь, историография усваивает вульгаризированные методы работы с источниками и деградирует.
Все это говорит об острой нужде в систематическом рассмотрении надежности используемых сведений. Для движения вперед сейчас нередко может быть полезнее даже не «ввести в научный оборот» какие-то неизвестные источники и факты, а, наоборот, постараться удалить из обращения необоснованные построения, понять их происхождение. В этом и заключается смысл данной работы, имеющей характер попытки по возможности разобраться, чем мы располагаем, с чем можно идти дальше.
Автор также надеется, что она послужит знаком благодарной памяти о Рафаиле Шоломовиче Ганелине (1926–2014), всегда деятельно поддерживавшем этот замысел.
