«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона: Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота - [164]

.

Как только я смог скопировать Журнал военных действий (Minutes of the Action) в частях, касающихся дела командора Барша, на двух языках, на английском и на французском, а перевод [на французский] сделал мой сын, я отправил следующий ответ вместе с Журналом военных действий:

26 июня[/7 июля] 1771 г. Его сиятельству графу Чернышеву760.

Жестокая лихорадка и приступ подагры не позволили мне ранее выполнить приказ Вашего сиятельства и отправить Вам рапорт о деле командора Барша. Верно, что я понизил в чине этого офицера и что заставил его служить лейтенантом, а также что после победы при Чесме я восстановил его в чине: все это я совершил без военного суда и льщу себя надеждой, что, когда Ваше сиятельство изучит Журнал, веденный на борту моего корабля, Вы увидите, насколько тяжелым и очевидным было преступление командора Барша и какими серьезными основаниями я располагал для понижения его в чине без военного суда.

Когда Ваше сиятельство задумается о самом славном моменте в моей жизни и, возможно, самом славном и важном для оружия Ее Величества и для российского флага, когда с тремя линейными кораблями и двумя жалкими фрегатами я погнался за 24 турецкими военными кораблями, 13 из которых были линейными кораблями, атаковал их, заставил отойти в залив Наполи ди Романия, где они искали укрытия под стенами и крепостями Наполи ди Романия, и потом атаковал их там с беспримерной храбростью, сея среди них панику, от которой они так никогда и не оправились, Вы не будете удивлены, что я был довольно занят непосредственными и срочными интересами Екатерины II, а не Морским уставом Петра I, и я выбирал без колебаний то, что требовалось ради интересов службы Ее императорскому величеству.

Я думал не только о том, что сделал, я думал о том, что мне еще предстоит исполнить. Я видел возможность уничтожения Оттоманского флота, и если бы я был усилен теми кораблями, которых понапрасну требовал, то наверняка я смог бы доставить новость об этом [разгроме] султану в его сераль.

Если Ваше сиятельство себе представит такой момент, то Вы согласитесь, что нужно было бы быть сверхчеловеком или недочеловеком, чтобы хладнокровно взирать на трусость и наглость командора Барша, которых хватило бы, чтобы возбудить мятеж на всем флоте. В Вас имеется слишком много уважения к славе Вашего суверена, к интересам Вашей страны и, может быть, даже великодушия ко мне, чтобы пожелать от меня, чтобы я приостановил операцию против врага ради получения совета от военного суда относительно того, что было бы наиболее уместно сделать в случае, когда офицер не исполнил своих обязанностей в близости от врага, не исполнил в такой постыдной для него манере и столь опасным образом, а речь шла о дисциплине, от которой все и зависит.

Вместо того чтобы заковать его [в железо761], как того требовали от меня случай и время, я, руководимый чувством человеколюбия и из уважения к его друзьям, не оставляя надежды исправить его и впоследствии восстановить в прежнем чине, предпочел увеличить число офицеров моей эскадры трусом, это правда, но трусом, которого вышестоящие по званию могут заставлять исполнять его обязанности.

То, что он был восстановлен в чине, случилось благодаря исключительной победе, волей Провидения дарованной флоту Ее величества при Чесме. Для меня было невозможно видеть ликование всего флота и думать, что есть хоть один российский подданный, который остается в печали и бесславии. Поэтому я послал за его капитаном и спросил его, исполнял ли командор Барш свои обязанности. Капитан ответил утвердительно, и я восстановил его [Барша] в чине. Барш благодарил меня за мою снисходительность со слезами на глазах. Он и его друзья были далеки от того, чтобы желать военного суда, также они не хотели ставить предо мной или перед графом Орловым (который имел флаг лорда-адмирала, т. е. кайзер-флаг) вопрос о том, следовало его казнить или нет. Я не мог бы судить его, потому что в эскадре не было офицеров, которые могли бы составить военный суд над офицером его ранга [командора], и в мои намерения входило, если ему посчастливится, отправить его в Санкт-Петербург. Я не имел случая, который бы мне показался благоприятным, чтобы восстановить его в прежнем ранге. Я имел честь познакомить графа Панина с его делом в моих письмах от 18 и 28 июня и от 9 июля и послал ему копию того же самого Журнала, какую я и здесь прилагаю.

Суд мог бы опротестовать акт о восстановлении его в прежнем чине, и если бы это случилось, то его могли бы отозвать. И если этот акт все еще не одобрен, если командор Барш очищен от обвинения, по которому его сиятельство граф Орлов приказывал его судить, он может еще быть осужден по моему обвинению, и либо он восстановит свою честь, либо получит наказание, которое предписывает Регламент762 за тягчайшее из преступлений, в котором офицер его ранга может быть обвинен во время военных действий.

Ваше сиятельство видит, что я не делал ничего скрытно, что все было открыто его сиятельству графу Панину, графу Орлову и всему флоту763, и Вы согласитесь, что принципы моего поведения были весьма далеки от тиранических и что мое рвение к службе Ее императорскому величеству не заглушило во мне голоса человеколюбия и сострадания.