«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона: Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота - [165]

Бывают моменты, когда в соответствии с обязанностями главнокомандующего, действующего в отдаленных странах против объектов величайшей важности и со всеми полномочиями, с заверением в полном доверии к нему суверена, он должен брать решение на себя. Я оказался в такой ситуации. Я взял решение на себя, и пусть другие рассудят, наилучшим ли образом я поступил или нет, но никто не может по справедливости не согласиться, что я руководствовался не чем иным, как интересами Ее императорского величества и необходимостью службы Ей, и что я не действовал по злобе на командора Барша, не стремился поставить на его место своего любимца.

В этом письме я ограничиваюсь ответом на запрос, который имел честь получить от Вашего сиятельства, и я всегда рад ответить на все вопросы, которые Вы имели бы охоту мне задать. Но в этом случае для защиты себя я буду вынужден войти в такие подробности, которые могут оскорбить других и поразить моряков других стран, а также повредить славе императорского флага. Моя осмотрительность в том, чтобы этого избежать, послужит доказательством Вашему сиятельству, что противно моей воле оказаться перед такой необходимостью. Совершенно ясно, что Россия обязана созданием своего флота Петру Великому, но с его времени здесь все остановилось, пока повсюду происходило быстрое развитие. Если российские морские силы когда-либо будут процветать, то этим империя будет обязана нынешней императрице. Вне зависимости от того, что случилось со мной с того времени, как я покинул флот, не зная зачем и несмотря на все то, что в таких обстоятельствах не может не заставить страдать чувства человека чести, человка отважного, нет никого на свете, кто бы был более впечатлен многими высокими знаками расположения, полученными от Ее величества и Его высочества великого князя.

Имею честь быть и проч.

Д. Э.

Я ожидал, и это естественно, чтобы хоть что-то было сделано: или меня бы очистили от обвинений, или начался бы судебный процесс. Но все оставалось тихо, и я узнал, что если бы я решил остаться в России, то мое жалованье и привилегии бы сохранились и я мог бы даже получить повышение. Мне кажется, мои враги считали, что я так и должен был сделать. Это, может быть, устроило бы русского, но как англичанин я не мог этого далее терпеть и стремился сделать все, чтобы получить свое увольнение в надежде однажды припасть к стопам императрицы, когда она вернется в Санкт-Петербург, и отослать моих сыновей в Англию.

Поскольку граф Панин всегда выказывал мне большое уважение, я постоянно посещал в приемной его выход и выход великого князя. Я предложил лорду Каткарту764, что я составлю записку (Memorial) и что милорд попросит графа Панина подать его императрице. Все было согласовано, и я возлагал великую надежду на это предприятие. Под надзором лорда Каткарта подготовка записки заняла некоторое время, лорд протестовал против многих разделов, считая их недопустимыми. К концу второй недели записка была закончена, переведена на французский язык и лорд Каткарт передал ее.

Записка контр-адмирала Джона Элфинстона765

Контр-адмирал Элфинстон, которому было поручено неограниченное командование отдельной эскадрой, полностью независимой от распоряжений адмирала Спиридова и генерал-лейтенанта графа Алексея Орлова, как свидетельствуют его и их инструкции, послушный письмам766, а не приказам, покинул флот и прибыл в Ливорно, а оттуда в Санкт-Петербург, не зная, на какую службу прибыл, будучи далек от подозрений и не готов в Санкт-Петербурге к неблагожелательному приему при дворе.

Встретив прием, весьма отличный от того, что он имел, покидая Россию, будучи уверенным в справедливости Императрицы и осознавая свою собственную невиновность и, если ему позволительно так сказать, свои заслуги на службе Государыне, он стал подозревать, что его опорочили в глазах Императрицы, и это подтвердили статьи в различных зарубежных газетах, в которых было написано, что его вызвали в Петербург, чтобы судить за разные провинности.

Он, соответственно, обратился к вице-президенту Императорской Адмиралтейств-коллегии с письмом, датированным 16 апреля, в котором он просил, если за ним есть преступление, сообщить ему, обвинив публично, и получить разрешение на публичное судебное разбирательство.

В своем ответе от 26 апреля вице-президент [И. Г. Чернышев] не дал положительного ответа, но дал понять, что контр-адмиральская честь и долг службы требуют, чтобы он [Элфинстон] не покидал Россию, пока [судовые] журналы и бумаги не прибудут из Архипелага, чтобы можно было выяснить, имели ли действительно место нарушения, о которых стало известно этому двору. Адмирал оказался в самом неприятном положении, не будучи в России ни в чем обвиненным, но заподозренным по всему миру в чем-то, но в чем? – никто не знал, и он пришел к следующему решению. Он решил выждать пристойное время до прибытия вышеназванных бумаг и тем временем подать через надежные руки следующее прошение императрице.

Офицер, главнокомандующий экспедицией, подозреваемый, но не обвиненный в преступлении, может быть обвинен в совершении только трех видов проступков: он должен быть виноват либо в денежных злоупотреблениях, либо в недостатке храбрости, либо в нарушении правил субординации в случае, когда служба требовала соединения его эскадры с эскадрой под командованием офицера более высокого ранга, хотя такие возможности были абсолютно исключены самыми формальными заверениями двора как до его отправления из Санкт-Петербурга, так и после того.