Русская современная драматургия - [10]

Основные события этой трагедии развертываются на главной площади разрушенного фашистами древнего города. Оживают двухтысячелетние камни, напоминая письменами о мужестве и героизме предков. Клятва защитников древнего Херсонеса эхом отзы вается в клятве защитников Севастополя, «вот так душа опоры ищет в прошлом». Сюда, на площадь, приносят люди свои страдания и здесь, помогая друг другу, обретают силы; здесь судят предателей и чествуют героев. Ряд образов трагедии навеян фольклорными традициями и исполнен глубокого символического смысла. Таков образ колодца, олицетворяющего силы родной земли. Он чудесным образом наполняется водой, когда надо напоить жаждущих жителей города, его защитников и героев-освободителей. Но колодец пустеет, когда к нему приближается предатель Жиго, приговоренный народом к казни голодом и жаждой. Застыла «с пустым кувшином над пустым колодцем» Анна, обманувшая людей ради собственного спокойствия, лишив их надежды на близкое освобождение. Но та же Анна, подвигом искупившая свою вину, вырастает на страницах трагедии в образ – символ народной мстительницы. В пьесе есть сказочный образ холмика-могилы убитого врагами воина, «цветущий и не увядающий много дней». Хотя фашисты периодически сравнивают его с землей;

на том же месте вырастает холмик,

и вновь усыпан красными цветами,

и немцам их никак не победить.

(2, 416)

Лучшие трагедии прошлых лет о Великой Отечественной войне сильны своей лиричностью, голос автора в них – голос души народной. Такое возможно только тогда, когда писатель, по образному выражению А. Блока, «сопоставляет себя с родиной», «болеет ее болезнями», «страдает ее страданиями», «сораспинается с нею»[16].

Элементы трагедийной поэтики ощутимы в большинстве лучших пьес, посвященных этой теме в послевоенное время («Вечно живые» В. Розова, «Барабанщица» А. Салынского), во множестве инсценировок военной прозы («А зори здесь тихие» и «В списках не значился» Б. Васильева, «Берег» Ю. Бондарева и др.). Современные драматурги, пишущие о войне, несомненно, опираются на опыт своих предшественников, драматургов и прозаиков, ибо они представляют поколение не воевавшее. В последние два десятка лет заметно активизировались художественные искания в жанре трагедии в их творчестве.

Жанр своей пьесы «Эшелон» М. Рощин определил как «трагическая повесть», отведя в ней большое место авторскому голосу. В ней рассказано о войне, «но не о сражениях и бойцах, не о героях-воинах, кому и положено быть мужественными и стойкими, а о тех. кто выжил и выстоял, когда, казалось бы, нельзя было ни выжить, ни выстоять» (9, 4). Речь идет о детях, стариках, женщинах, которых война согнала с родных мест, разлучила с мужьями и отцами, ушедшими на фронт. Вагон-теплушка эвакуационного эшелона «несется в зловещем военном пространстве, словно земля в безжизненном космосе». Здесь, в тесноте вагона, рассчитанного на перевозку четырех лошадей или восьми человек, собрались совсем не знакомые до этого люди, каждый со своим горем, со своими проблемами, сиюминутными и дальними, страхом, отчаянием, надеждами. Сведенные вместе общенародной трагедией, они поставлены в такие условия, в которых нетрудно утратить все лучшие человеческие чувства, озлобиться, озвереть. «Уже взялись за свое холод, голод, грязь и тоска» (9, 12). В первых сценах автор подчеркивает отчужденность людей, недоброжелательность друг к другу, обостренные и бытовыми неудобствами, и постоянной угрозой смерти. Старшей по вагону Галине Дмитриевне никак не удается навести порядок, сплотить людей. Лишь дети, как всегда, беспечны и быстро находят общий язык… Такой первоначально заданный жизненный материал вполне мог стать основой жестокой повести о разрушении человеческой личности… Самыми страшными преступлениями фашизма, – пишет автор, – были преступления против человечности и, может быть, высшей их целью было: поставить людей в такие условия существования, когда низкое в человеке победит высокое, когда страх, отчаяние, отчуждение одолеют добро, идею, сострадание… (9, 4). Однако трагическое повествование Рощина о другом. Писатель психологически убедительно показывает, как постепенно сиюминутные страсти, мелочи быта вытесняются в душах чувством причастности к общенародному горю, чувством патриотическим. Беззащитные, беспомощные, изолированные от большого мира, люди эти начинают осознавать себя частью борющегося народа. Выжить, назло врагу выстоять – это пока все, что они могут в данных обстоятельствах. «Жить надо, – говорит работница Маша. – И пострашней бывало! А сейчас? Тем каково, кто там остался? Кого жгут да расстреливают?.. Станки зачем везем? Фронту без тыла не бывает! А тыл кто? Мы?» (9, 69). В пьесе лейтмотивом звучит бесхитростная песенка девочки Люси о смеющихся людях: «А эти люди, они смеются, они смеются, они смеются… Им говорят, вы что смеетесь. Такая жизнь, а вы смеетесь. Такая жизнь… а вы смеетесь… вы что же, люди… с ума сошли?» Мы видим, как постепенно оттаивают ожесточившиеся сердца, как на смену личным заботам, страхам, переживаниям приходит обеспокоенность судьбой детей, раненых, больных, слабых духом. Чем тяжелее испытания, ощутимее потери, тем больше сплачиваются люди, становятся уступчивее и добрее. «Мы как одна семья, – скажет в конце пьесы Галина Дмитриевна. – Да, вот увидите, мы еще вспомним… этот вагон, эти дни, эту войну вспомним… именно как что-то великое, что было между нами…» (9, 89). В трагически безвыходных обстоятельствах они сильны этим духовным родством. Не случайно все, как уже погибшую, жалеют Лену, которая ушла из эшелона в неизвестность, чтобы не испытывать постоянного страха смерти и где-нибудь в одиночку переждать войну.