Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение] - [21]

Определение нормы относится к числу, наверное, самых нелюбимых вопросов, которые стараются, по возможности, обойти. Когда же избегнуть этого уже нельзя, то все продолжает сводиться, в конечном итоге, либо к статистическим критериям (такой как большинство), либо к адаптационным, гомеостатическим (хорошая приспособляемость, уравновешенность со средой), либо к негативным критериям (пока явно не болен, то здоров) и т. п. Если приглядеться к этим критериям, нетрудно увидеть, что они пришли в психологию, главным образом, из дисциплин естественного цикла: так, из биологии, в частности, из физиологии пришли понятия адаптивности и гомеостазиса, из медицины — модели здоровья как отсутствие болезней и т. п. Будучи примененными к личности, эти критерии оказываются явно недостаточными, редуцированными, хотя при этом по-прежнему активно используемыми.[40]

Возможность качественно иного понимания нормы возникает тогда, когда мы разводим понятия «человек» и «личность», когда начинаем рассматривать личность как инструмент, орган, орудие обретения человеческой сущности. В этом случае характеристика личности, ее «нормальность» или «аномальность» будет зависеть от того, как служит она человеку, способствует ли ее позиция, конкретная организация и направленность приобщению к родовой человеческой сущности или, напротив, разобщает с этой сущностью, запутывает и усложняет связи с ней. Таким образом, понятие нормы приобретает иную адресность и вектор: не к статистике, адаптации и т. п., а к представлению о человеческой сущности, к образу человека в культуре. Другими словами, проблема нормального развития личности ставится в зависимость от проблемы нормального развития человека. Последнее, в самом общем виде, понимается как такое развитие, которое ведет к обретению человеческой сущности, к соответствию своему понятию — понятию человека.

Здесь, однако, возникает серьезная трудность: ведь даже если психолог и согласится с таким представлением, как ему реально применить его, иначе говоря, как от области предельных абстракций и положений перейти к уровню психологического понимания, к реально осязаемым, образным представлениям о сущностных характеристиках человека в мире. Следует признать, что в отечественной психологии подобный переход, философско-психологическое развертывание представлений о человеческой сущности в достаточной полноте дано только у С. Л. Рубинштейна в его последней работе «Человек и мир»,[41] хотя отдельные замечательные размышления на эту тему, разумеется, есть и в сочинениях Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, Б. М. Теплова, П. Я. Гальперина и других классиков отечественной психологии. Конечно, со времени написания данной работы (1958–1960 гг.) ряд оценок и ракурсов, взглядов изменились, но главная, на наш взгляд, путеводная нить осталась: центральной, смыслообразующей характеристикой человека является способ его отношения к другому человеку. Эта мысль присутствует у многих психологов, но у С. Л. Рубинштейна она была выражена с особой яркостью и глубиной: «…Первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отношение к другому, и людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. „Сердце“ человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ человеческой жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область „стыка“ психологии с этикой».[42]

Как и всякий живой, жизненный процесс, отношение к другому несет в себе некое исходное, движущее противоречие. Поскольку оно движущее, то, естественно, и неразрешимое до конца в жизни, но требующее того, чтобы человек, словами Гегеля, его «вмещал и выдерживал». Это противоречие, борьба противоположно направленных тенденций, векторов есть, с одной стороны, рассмотрение человека как самоценности, как непосредственно родового существа, а с другой — понимание его как средства, подчиненного внешней цели, как вещи, пусть даже особой, уникальной, но вещи среди других вещей. Приближение к первому и противоборство, противостояние второму — основное условие развития человека как человека. Продолжая и конкретизируя эту линию можно прийти к развернутому пониманию нормального развития, последовательно рассмотрев его основные атрибуты и признаки. Ясно, что для всякой концепции самое уязвимое — это конечное определение, в особенности, если оно дается без предварительного пошагового разъяснения. Не имея, однако, возможности здесь для такого разъяснения и лишь отослав читателя к соответствующей литературе,[43] рискнем дать наше определение нормального развития как оно было сформулировано десять лет назад: «Нормальное развитие — это такое развитие, которое ведет человека к обретению им родовой человеческой сущности. Условиями и одновременно критериями этого развития являются: отношение к другому человеку как самоценности, как к существу, олицетворяющему в себе бесконечные потенции рода „человек“ (центральное системообразующее отношение); способность к децентрации, самоотдаче и любви как способу реализации этого отношения; творческий, целетворящий характер жизнедеятельности; потребность в позитивной свободе; способность к свободному волепроявлению; возможность самопроектирования будущего; вера в осуществимость намеченного; внутренняя ответственность перед собой и другими, прошлыми и будущими поколениями; стремление к обретению сквозного общего смысла своей жизни».