Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение] - [22]
Подчеркнем следующее. Во-первых, речь в определении не о состоянии, а о тенденции, собственно развитии, т. е. не о некоем месте пребывания, стоянии, а о движении, полном риска. Потому важен не сам перечень выделенных признаков, атрибутов (можно, конечно, дополнить другими), а то, ухватывают ли они, высвечивают, определяют общее направление пути.[45]
И второе. Напомним, что речь о развитии человека, тогда как личность, согласно предложенному пониманию — специфический инструмент, орудие этого развития и в качестве инструмента оценивается в зависимости от того, как служит своему назначению, т. е. способствует или нет приобщению человека к его сущности. В свою очередь личность необходимо разделять, разводить с «психическим», на чем настаивал А. Н. Леонтьев, говоря о «личностном» как об особом «измерении».[46] Поэтому человек может быть вполне психически здоровым (хорошо запоминать и мыслить, ставить сложные цели, быть деятельным, руководствоваться осознанными мотивами, достигать успехов, избегать неудач и т. п.) и одновременно быть личностно ущербным, больным (не координировать, не направлять свою жизнь к достижению человеческой сущности, разобщаться с ней, удовлетворяться суррогатами и т. п.). Кстати, если говорить о тенденциях современного общества, то надо признать, что для все большего количества людей становится характерным именно этот диагноз: психически здоров, но личностно болен.
5. Нравственная психология
Напомним, что для рассмотрения российского пути развития психологии были выбраны три подхода: гуманитарная психология, нравственная психология, христианская психология. Проведенный выше теоретический экскурс был необходим, чтобы подойти ко второму из намеченных подходов.
Хотя связь этики как учения о нравственных началах и психологии охотно признается почти всеми, конкретные, реальные формы этой связи остаются весьма малопредставимы. Как подчеркивает, например, Ю. А. Шрейдер, этика антипсихологична.[47] Более того, в определенном смысле, она принципиально антипсихологична. Ибо положения этики нормативны, они предписывают поступать так или иначе, не соотносясь, по сути, с психологией конкретного человека, его возможностями, положением, психологическими реалиями.
И психологов, на самом деле, этика тоже не особо-то интересует. Она имеет, в лучшем случае, совещательный, но отнюдь не решающий голос в исследовательском процессе. Задача в том, чтобы понять логику собственно психологического движения, психологических механизмов, а уже соотносится ли это с нравственным законом или нет — дело второе. Соотносится — хорошо. Нет — психолог ничего поделать не может и не должен. Главное — не изменить своей, психологической правде. Наша задача — искать, где потеряно, а не там, где морально светло. Отсюда и отношение к изучению проблем нравственного развития. Это одна из возможных форм применения психологического аппарата, определенный, причем достаточно узкий путь, угол зрения наряду с другими ракурсами и путями. Более того, после З. Фрейда многие психологи усвоили, что нравственность нередко просто фальшь, поза, прикрытие истинного лица, что обусловлена лишь внешним давлением, общепринятой формой, цензурой. Поэтому, несмотря на декларируемые терпимость и почтение, внутреннее убеждение (перешедшее часто в стойкое предубеждение) требует от психолога держаться настороже и подалее от нравственных императивов и рассуждений.
Так может происходить и продолжаться до поры, пока мы полагаем цели изучения личности, критерии ее развития, нормы, здоровья в ней самой, не соотнося их с путем развития человека. Если же это соотнесение произвести, то, как мы видели выше, меняется понятие нормы, здоровья, самого смысла личности. И тогда психология из позиции наблюдения, наблюдателя борьбы за человека в человеке входит сама в область этой борьбы как ее инструмент, орудие и совершается кардинальный поворот: из психологии, согласной рассматривать нравственное развитие как частный вариант, сегмент своего применения, она становится нравственной психологией, действующей и видящей мир изнутри нравственного пространства, нравственного понимания человека.
Это схождение, вхождение психологии в этику, в нравственное пространство, необходимо подразумевает наличие некой общей, единой, пересекающейся территории, предмета (причем не второстепенного, а существенного), который одновременно должен принадлежать как психологии, так и этике. Таковой территорией и является отношение человека к другому (вспомним конец вышеприведенной цитаты С. Л. Рубинштейна — «здесь одновременно область „стыка“ психологии и этики»). Действительно, это отношение — центр, стержень этики, возьмем ли мы ее «золотое правило» (поступай с другим так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой) или знаменитый нравственный императив И. Канта (поступай так, чтобы максима, правило твоего поведения могло быть распространено на все человечество без исключения). И одновременно, отношение к другому — это конкретно-психологический факт, правомерный объект психологии. Если при этом рассматривать личность как инструмент достижения человеком своего понятия, сущности, то оказывается, что психология исследует пути к некоему едино с этикой понимаемому благу (равно как законы и последствия отклонений от этих путей). Этика тогда по отношению к психологии оказывается не просто нормативной, абстрактно принудительной, но разрабатывающей, указующей те вектора, которые в основном и главном совпадают с предельной ориентацией, векторами нормального психологического развития.
