Русская рулетка - [43]

— Есть копыта лошадей обёртывать тряпками, — тихим эхом отозвался Логвиченко.

Костюрин вгляделся в темноту и, прежде чем тронуть поводья коня, пробормотал предостерегающе:

— Будьте осторожны, на этой тропе попадаются низкие ветки, могут голову снести.

— Надо б их спилить, товарищ командир, — подал голос Митька Орлов.

— Дельная мысль, — Костюрин хмыкнул одобрительно, — хорошая мысля приходит опосля — так бывает всегда. Я много раз собирался это сделать, а всё руки не доходили… В общем, так, Орлов, завтра бери пилу-ножовку, топор — и за дело! Пока все низкие сучья не снесёшь — на заставу не возвращайся. Понял?

— Понял, — произнёс Митька озадаченно: не знал ещё парень, что инициатива наказуема, как не знал и то, что сулит ему это задание, чего в нём больше, хорошего или плохого, засунул под фуражку, под козырёк, длинный указательный палец, поскрёб себе темя, потом, решив, что утро вечера мудренее, будет день — будет и пища, повторил ещё раз: — Понял…

Утром начальник заставы увидел Митьку Орлова, остановился. Митька приосанился, поправил на себе гимнастёрку.

— Слухаю, товарищ командир!

Костюрин усмехнулся: «Слухаю», поднял голову поглядеть, какие облака ползут по небу, дождевые или нет? Дождей в районе Маркизовой лужи обычно бывает больше, чем где-нибудь ещё — и утром льют, и днём, и вечером. В небесных просинях гнездились мелкие кучевые облачка, похожие на шапки мыльной пены, стояли шапки неподвижно — непонятно было, будет дождь или нет? Впрочем, раз стоят неподвижно — значит, будет.

— О задании, данном тебе вчера, помнишь, боец Орлов? — строго спросил командир.

От такого строгого голоса Митька вытянулся в струнку, хотел что-то сказать, доложить бравым тоном, что готов к выполнению задания, но голос у него пропал — был голос и исчез совершенно, застрял где-то в глотке. Командир это увидел, засмеялся добродушно:

— Вижу, что помнишь. Вперёд, боец погранзаставы Орлов, на выполнение задания!

Взял Митька топор, ваял ножовку, подумал, что могут встретиться также толстые сучья, что ножовкой их не возьмёшь, нужна двухручная пила, но на задание командир отправляет его одного, а один он с большой пилой не справится, поэтому придётся довольствоваться тем, что есть…

Митька вывел из конюшни Калгана, приладил к седлу топор, для ножовки сделал верёвочную петлю, кинул на спину карабин и, посвистывая в такт звонкоголосым птахам, отправился выполнять задание.

Дневной лес — не родня ночному, дневной лес — весёлый, открытый, наполненный светом и зелёным шумом, в дневном лесу хорошо и человеку, и зверю.

Порубал, поспиливал ветки Митька азартно, с революционными песнями, работал по-ударному. В некоторых местах ветки росли так низко, что удивительно было, как же никто на заставе ещё не снёс себе черепушку — даже на малом ходу можно было запросто срубить любую лихую бестолковку. В том числе и в командирской фуражке.

Через полтора часа работы Митька сделал привал. Напоил коня из говорливого холодного ключа, напился сам, потом, присев на нагретый солнцем валун, достал из сумки «бутерброд» (это учёное слово он услышал от командира, оно понравилось Митьке) — чёрный хлеб с «белой икрой» (кусок кислой ржаной черняшки, посыпанный солью), с удовольствием съел его, запил из ключа, черпая воду ладонями и шумно схлебывая её, руки у него заломило до самых локтей, так холодна была вода, потом Митька умылся и вновь забрался на Калгана.

Услышал голос щегла, свистнул ему, щегол тут же подхватил свист, отозвался свистом собственным — вот озорная птица. Митька, засмеялся радостно, освобождённо, хорошо ему было, свистнул снова, щегол отозвался опять. Орлов усложнил свой свист, смышленая птаха сделала то же самое… Кучевые облачишки, плававшие в небе с утра, сгреблись куда-то, спрятались, а может, просто растаяли, растворились в пространстве — не стало их, солнце сделалось звонче, прибило комаров, загнало их в траву, глубоко в тень, а кусачих пауков, от которых здорово бы доставалось Калгану, не было, не появились ещё.

В одном месте Митька застрял минут на десять, не меньше, увидел двух светящихся изумрудных ящериц, выползших из-под камней подышать воздухом, погреть кожицу. Ящерицы забрались на вершину крупного круглого валуна и застыли там. Митька как увидел их, так и прикусил нижнюю губу: это надо же, диво какое, в краю тамбовском Митька никогда ничего подобного не наблюдал, — замер, и конь его Калган тоже замер, сопли развесил. Из крупных резных ноздрей его потянулись густые нити, и на нижней отвисшей губе тоже появились слизистые нити, потекли к земле. Лошади, как понял Митька, умеют восхищаться всем красивым не меньше людей.

Это продолжалось до тех пор, пока Митька не стиснул каблуками сапог бока коню.

— Но-о-о!

Ящерицы исчезли в одно мгновение, будто их и не было, Митька вздохнул — жаль, что нельзя было задержаться в этом месте подольше, поглазеть ещё немного, и двинулся дальше.

Низкие ветки, как говорил командир, ещё опасны и тем, что на них может вскарабкаться какая-нибудь крупная зверюга, матёрая рысь, к примеру. Ляжет на ветке над тропой, а потом, когда под нею будет проходить или проезжать боец заставы, прыгнет на него сверху. Митька знал эту простую истину и только затылок чесал озадаченно, когда спиливал низко растущие ветки.