Русская поэзия XVIII века - [37]

Кой весь не мудр и пребезумен:

Тебя ж не сам ли сей отец

Приял и был тебе творец?

Доколе в помыслах ты шумен![306]

Воспомяни те дни веков,

И купно разумей все лета

От рода древнего родов;

Спроси у рождшего следов,

Познаешь старших всё от света.

Как бог язы́ки разделял,

Сынов Адамлих рассевая,

Пределов столько поставлял,

Коль верных слуг себе счислял,

От ангельска числа то зная.

И стала быть господня часть —

Иаков[307] род его избрáнный;

Наследием возмог подпасть

Израиль весь ему во власть;

Всяк прочий люд уж был как странный[308].

В пустыне всем его снабдил[309]:

Он жажду, в превеликом зное,

В земле безводной утолил,

Обвел его и сохранил,

Как зéницу очей, в покое.

Гнездо как кроет всяк орел,

И над птенцами сей летает, —

Простер так кри́ла он и сшел,

На рамена его возвел,

Подъемлет, взносит, соблюдает.

Вождем им был господь един,

Никто бог чуждий не был с ними;

Взвел их на верьх земных плотин,

Поставил свыше всех судьбин,

Насытил житами благими.

Из каменя потек им мед,

Елей из тверда ж камня рáвно;

Млекό, тук, масло скот дает,

И цвет пшеничный всем растет,

Их питие — вино преславно.

Иаков в сытости процвел,

Отвергся вскоре толь любимый;

Утыл и толсто расширел,

Отступством бога он презрел,

Забыл, что спас ему[310] он чтимый.

Во нравах все творца чужих

И в мерзостях преогорчили:

Бесáм пожерли[311] в сквернах сих,

Богам, отцам что странны их,

От напитавша ж отступили

Узрев господь, возревновал,

И раздражился он презельно;

В сынах и дщерях злость познал,

Которых сам он снабдевал,

Се взбесновавшихся бездельно.

Господь рек: «Сам я отвращу

Лице мое от всех их ныне;

И напоследок им отмщу,

Род развращенный, веру тщу,

Не буду видеть в благостыне

В гнев привели тем, что не бог[312],

И раздражили суетою;

Народом их сломлю я рог,

Кой не народ, хотя и мног,

От глупых и людей бедою.[313]

От ярости уж моея,

Разжегся огнь палящ до ада;

Съест землю и плоды ея;

Все попалит страны́ всея

Гор основания для глада

Употреблю премного зол;

Пущу на них мои все стрелы;

В снедь птицам ляжет плоть на дол;

Пожрет живых зверь в произвол[314];

Не будут и от змиев целы.

Внутрь истребит их страх;

Извне меч острый обесчадит:

Юн с девою погибнет в прах;

С седым младенца при сосцах

Смерть люта в век изгладит.[315]

Изрек бы: их рассею всех,

И память в людях уничтожу;

Когда б не для противных тех,

Которым бы не сбить в поспех,

Я в гневе коих сам убожу.[316]

Еще чтоб не сказали так:

Рукою мы свершили сею,

А не господь то всё никак[317]:

Сей род, в чием совете мрак,

Весьма глуп мыслию своею».

О! ежели б все разуметь,

И возмогли понять то ясно,

Чтоб ныне налящи́ посметь,

И всё в руках уже иметь,

Что впредь велит он самовластно.[318]

Как тысящи един гонить,

Как двинуть два б могли тьмы целы,

Когда б не предал бог сам бить?

И не дал бы господь сломить,

Творя их воины толь смелы.

Но боги их не таковы,

Каков есть бог наш, велий, сильный;

Враги ж все наши хоть как львы,

Хотящи нашея главы;

Однак в них разум необильный.

Их из Содома виноград,

И от Гомо́рры все их розги[319];

Их грозд есть токмо желчь и смрад;

Их ягода горька стократ,

Сок отравляет шумны мо́зги.

Змиина ярость их вино,

И аспидов злость неисцельна,

Не богом ли отведено,

В сокровищах заключено,

Печать на всем том зле презельна?

В день мести то воздаст он сам,

Когда те прéткнутся ногами.

О! гибели день близок вам;

И быть чему, стоит уж там:

Тем движете его вы сами.

Своим бог правду сотворит,

И умолен об них он будет;

Расслабленных, бессильных зрит,

Истаявших не уморит,

В конец рабов сам не забудет.

Так рек господь: «Их боги где,

На коих все вы уповали?

Тук ели оных жертв везде,

И пили треб вино в чреде,

А о сотворшем не внимали.

Да встанут, и да вас спасут;

Да в помощь вашу те потщатся;

На вас покров пусть нанесут[320];

Врагов за вас да потрясут,

И да исполнить то помчатся.

Но зрите, зрите, что есмь я;

И нет нигде другого бога:

Мертвит, живит рука моя,

Цельба и язва от нея;

Нет, кто б исторг, когда та срога[321].

На небо ону возведу,

Клянясь десницею моею,

Вещаю словом на средý,

Да будет слышимо предý:

Живу вовеки сам я с нею.

Когда я изощрю мой меч

И на престол судебный сяду,

То тем врагов хощу посечь,

И в месть нелюбящих повлечь,

И ненавидящих поряду.

Я кровью стрелы напою,

Наестся меч мой мяс от тела,

От тела язвенных в бою,

От глав князей, что убию,

Их попленивши грады, села».

Возвеселитесь, небеса,

Вы с богом нашим купно;

Да прославляет чудеса,

От древнего уже часá,

Весь ангельский чин неотступно.

Языки́! вы с его людьми

В веселии сердец ликуйте;

Сынов род, крепость восприми

И радостию возгреми;

Все ныне славно торжествуйте.

Отмщает бог за вас в день сей,

И ненавидящим сурово

Он в правде воздает своей;

Земле ж его чад и людей

Есть очищение готово.

1752

БАСЕНКИ [322]

Петух и жемчужина [323]

Петух взбег на навоз, а рыть начав тот вскоре,

Жемчужины вот он дорылся в оном соре.

Увидевши ее: «Что нужды, говорит,

Мне в этом дорогом, что глаз теперь мой зрит?

Желал бы лучше я найти зерно пшеницы,

Которую клюем дворовые мы птицы;

К тому ж мне на себе сей вещи не носить;

Да и не может та собой меня красить.

Итак, другим она пусть кажется любезна,

Но мне, хоть и блестит, нимало не полезна».

1752

Ворон и Лисица [324]

Негде Вόрону унесть сыра часть случилось;

Нá дерево с тем взлетел, кое полюбилось.