Русская литература. Теоретический и исторический аспекты - [10]

Шрифт
Интервал

Известный литературовед В.Е. Хализев разделяет вечные темы на онтологические и антропологические. Вечные онтологические темы связаны с такими понятиями, как хаос и гармония, жизнь и смерть, движение и покой. Антропологические темы связаны с проблемами человека: любой художник отражает в своем творчестве, «во-первых, собственно духовные начала человеческого бытия с их антиномиями (отчужденность и причастность, гордыня и смирение, готовность созидать или разрушать, греховность и праведность и т. п.); во-вторых, сферу инстинктов, связанную с душевно-телесными устремлениями человека, каковы либидо (половая сфера), жажда власти, влечение к материальным благам, престижным вещам, комфорту и т. п.; в-третьих, то в людях, что определяется их полом (мужество, женственность) и возрастом (детство, юность, зрелость, старость); и наконец, в– четвертых, это надэпохальные ситуации человеческой жизни, исторически устойчивые формы существования людей (труд и досуг, будни и праздники; конфликтные и гармонические начала реальности, мирная жизнь и войны либо революции; жизнь в своем доме и пребывание на чужбине либо странствия; гражданская деятельность и частная жизнь и т. п.)»[36].

Есть характеры, литературные типажи, которые, как может показаться, возникли из размышлений художника о проблемах своего времени, и поэтому со сменой эпох они должны уходить из поля интереса и писателей, и читателей. Однако даже такие характеры могут пережить свое время, так как художник создает цельный образ, в котором менталитет человека своего времени сочетается с индивидуальными и вневременными, подсознательными началами личности. Так происходит с образом маленького человека – чиновника, который находится внизу табели о рангах Российской империи (пушкинские Евгений из «Медного всадника», Самсон Вырин из «Станционного смотрителя», герой «Шинели» Н.В. Гоголя и Макар Девушкин из «Бедных людей» Ф.М. Достоевского). Кажется, что тема маленького человека исчерпана: нет жесткой иерархичности социальной системы, присущей России первой половины XIX в., и отсутствует та ступенька, на которой прочно застрял скромный титулярный советник. Однако маленький человек не потерял свое лицо и передал следующему поколению, героям, созданным в XX в., свою мечту о шинели, оберегаемые от износа башмаки и, главное, свой взгляд на мир – снизу вверх. Насколько эта сторона характера присутствует в «классических» образах маленького человека? Безусловно, закваска этого образа – социальная структура российского общества XIX в., но она не столько сформировала такой тип личности, сколько его выявила. Нижняя граница иерархической лестницы, которая отделяла мелкого чиновника от народа, делала маленького человека неотличимым от широкой и недостаточно определенной категории «униженные и оскорбленные». Недаром многие герои современной литературы, в которых мы угадываем черты маленького человека, пополнили галерею социально бесправных, загнанных в угол персонажей (проза B.C. Маканина, Л.С. Петрушевской, В.В. Орлова, А.В. Иванова, А.А. Кабакова).

Однако «поле напряжения» в иерархии начала XIX в. создавала не только нижняя граница табели о рангах, но и та преграда, которая отделяла титулярного советника от коллежского асессора – чина, обеспечивающего получение потомственного дворянства, т. е. принципиально иное положение в обществе. В ясной, жесткой иерархической структуре образовалась пропасть, для преодоления которой требовались не только высокий профессиональный, интеллектуальный уровень, но и огромное желание, серьезные амбиции. Именно здесь возникает резкая дифференциация литературных типов: маленький человек явно отделен от своих коллег, от такого же, как и он, мелкого чиновника, как гоголевские майор Ковалев из «Носа», Поприщин из «Записок сумасшедшего» и Голядкин из «Двойника» Ф.М. Достоевского. Разница между ними заключается в наличии или отсутствии желания подняться.

Стремление наверх понятно, причины нежелания двигаться – сложнее. У маленького человека на это много высоких, поднимающих его человеческую значимость оснований: похвальная самокритичность, скромность в желаниях (Евгений из «Медного всадника» прежде всего), выбор для себя как более важной иной иерархии (так, Самсон Вырин из «Станционного смотрителя» А.С. Пушкина уверен: чем выше человек в социальной иерархии, тем ниже в духовной). Такой герой может быть по– своему гордым человеком (это качество маленького человека подчеркнул Ф.М. Достоевский).

Вместе с тем в этих образах обнаруживается еще одна общая для всех черта, объясняющая их пассивность, – инфантилизм. Одно из его проявлений – приглушенность мужского начала (не случайно «антагонисты» маленького человека Поприщин и Голядкин показаны в момент борьбы за предмет обожания). В «Станционном смотрителе» не Самсон Вырин, а его дочь Дуня играет роль защитника в семье, ограждая отца от неприятностей с постояльцами. Герой «Шинели» перед вышестоящим ощущает себя ребенком, подростком: когда значительное лицо причисляет его к возрастной категории «молодые люди», то это не ускользает от иронии автора, но самим Акакием Акакиевичем воспринимается как что-то абсолютно естественное. Даже с портным Петровичем, выносящим приговор его шинели, он говорит «голосом ребенка»


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.