Русская литература: страсть и власть - [12]

Но проблема в том, что этот пушкинский замысел от нас оказался сокрыт. Мы не привыкли к тому, что в романе главный герой оказывается отрицательным.

Пушкин делает все возможное для того, чтобы отделить себя от Онегина, чтобы провести эту демаркационную линию, выдумывает английский эпиграф из Э. Бёрка, который помещает в начало первой главы: «Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение», – затем убирает этот эпиграф. Повторяет нам: «Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной». Сначала приписывает Онегину несколько эпиграмм и острот – потом решительно убирает «Альбом Онегина»: все для того, чтобы снизить героя, чтобы отказаться от малейших параллелей с ним. Устраивает себе личную встречу, очную ставку с героем в девятой главе – вынужден отказаться, поэтому встреча Пушкина с Онегиным в Одессе остается неописанной. И мы в результате охотно принимаем Онегина за протагониста, тогда как протагонистом, то есть портретом автора, является совершенно другой персонаж.

Единственная статья, в которой у нас хоть как-то виден Онегин объективно, – это статья Писарева, первая статья из его критической дилогии «Пушкин и Белинский». Статья, в которой от Онегина – и как от героя, и как от текста – фактически не остается камня на камне. Несчастный Дмитрий Иванович Писарев писал эту статью в Петропавловской крепости в одиночном четырехлетнем заключении. А человек несвободный и больной всегда обречен ненавидеть то воплощение свободы и здоровья, каким для нас для всех был Пушкин.

Другое дело, что самого Онегина Писарев увидел абсолютно четко. Онегин, пишет Писарев, безнадежно пустой, совершенно ничтожный человек, предполагать в нем какой-то особый ум из-за того, что ему надоели светские развлечения, весьма наивно. Представьте себе, что вы любите некое блюдо, например пудинг, каждый день с утра пудинг и всё пудинг; разумеется, это надоест независимо, пишет Писарев, от ваших теоретических понятий о пудинге. Иными словами, пресыщенность никого не делает умнее.

Онегин не только не умен, Онегин еще и абсолютно бездушен. И Писарев охотно нам это рассказывает: вспомним эпизод, когда на одной чаше весов сострадание к Ленскому, сознание вины, а на другой – страх перед Зарецким.

К тому ж – он мыслит – в это дело

Вмешался старый дуэлист;

Он зол, он сплетник, он речист.

И из мнения этого кретина, который может распустить слух об онегинской трусости, только из преклонения перед этим мнением Онегин идет на дуэль. И вместо того, чтобы «чувства обнаружить, / А не щетиниться, как зверь», он совершенно спокойно стреляет. И Писарев трижды прав, когда спрашивает, неужели у кого-то найдутся аргументы в защиту этого человека, «безнадежно пустого и совершенно ничтожного».

Вот Пушкин описывает онегинский образ жизни в деревне:

Один, в расчеты погруженный,

Тупым кием вооруженный,

Он на бильярде в два шара

Играет с самого утра.

Какая нечеловеческая, безумная праздность, оскорбительная праздность, говорит Писарев. И в разговоре с Татьяной Онегин ведет себя, как совершенно справедливо тот же Писарев замечает, в тоне довольно султанском. У Пушкина об этом издевательски сказано, «что очень мило поступил / С печальной Таней наш приятель». «Очень мило» – это в трагической ситуации ровно те слова, которые сразу нам всё говорят и о герое, и об авторском отношении к нему.

На чем же основано так долго бытовавшее убеждение, будто Онегин – это пушкинское альтер эго? Или в какой-то степени Пушкин, но без его литературного дара? Или по крайней мере попытка показать думающего героя? Портрет поэта Дмитрия Веневитинова, необычайно красивого, утонченного, талантливого юноши, найденный в пушкинских бумагах, долгое время считался портретом Онегина, хотя ничего общего между любомудром Веневитиновым и пустейшим Онегиным быть не может. И это при том, что у Онегина есть черты, которые сразу должны бы нам сказать, до какой степени он от Пушкина далек. Вспомним: Онегин пытался писать, пытался читать, но все без толку. «И полку с пыльной их семьей / Задернул траурной тафтой». Многие пытаются в этом видеть насмешку Пушкина над современной ему русской литературой – опять-таки трудно представить бо́льшую глупость, поскольку Пушкин живет и работает в обстановке золотого века русской поэзии.

Действие «Онегина» длится, условно говоря, с осени 1821-го по апрель 1825 года, когда происходит объяснение Онегина с Татьяной в восьмой главе. В эти четыре года в русской литературе работают Жуковский, Карамзин. Печатается сошедший с ума в двадцать три года Батюшков. Есть Загоскин, чьими историческими романами зачитывается вся Россия. Лажечников. Есть первые примеры литературной критики. Есть историки – Полевой, Погодин. Но сказать, что это «всё без толку», может только человек, который в принципе бежит от любого умственного напряжения. Так что утверждать, что Пушкин увидел полное ничтожество русской литературы и устами Онегина произнес ей приговор, никаких оснований нет – вся русская литература, в диапазоне от Крылова до Гнедича, ходит если не в пушкинских друзьях, то по крайней мере в приятелях.