Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма - [88]

М. Булгаков свой роман завершает в тональности, напоминающей мотивы философской поэзии и родственной тютчевским поэтическим интонациям: «...Все пройдет, страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле». (Вдумаемся: это ведь финал романа о Киеве при немцах и петлюровцах, о семье Турбиных с их личными проблемами и т.д. Какой глобальный «разворот» дают всему смыслу произведения такие религиозно-философские обертона!)

У Пришвина «Мирская чаша» завершается сходным мотивом, напоминающим эскиз стихотворения в прозе: «Но наверху было ясно и солнечно, правильным крестом расположились морозные столбы вокруг солнца, как будто само солнце было распято. <...> И еще черный ворон пересек диск распятого солнца, летел из Скифии клевать грудь Прометея, держал путь на Кавказ». (Это финал произведения о гражданской войне в России XX века.)

Так выясняется, что провозглашенный некогда символистами серебряного века «новый синтез», синтез религиозно-литургический, сохраняет для Булгакова и Пришвина в 20-е годы свою привлекательность. В отличие от символистов, у них он не самоделен и не самоценен, приобретая характер инструмента для разрешения поставленных себе художественно-философских задач. Но, как и в серебряный век, этот синтез отчетливо связан со стилизацией, которая «ведет к свободному проявлению личного замысла», так что «важным оказывается не только то, что говорит поэзия или о чем рассказывает, а то, как она это делает. Вопрос «как» и ведет к стилизации»[328]. Булгаков и Пришвин через эту стилизацию продуктивно воспользовались возможностями художественного синтеза.

Прозаизация поэзии

Явление, обозначенное в названии раздела, необходимо отличать от иного явления – от прозаизации стиха (как типа внешней формы, предполагающего особые разновидности ритма, подобные метру, рифмовку и иные звуковые повторы, специфический синтаксис, особую запись текста (в столбик, лесенкой) и т.п. Поскольку неудобная двузначность термина «проза» (применяемого и к противоположному типу внешней формы, и к определенному семантическому феномену) создает ряд неясностей, необходимо специально указать на это различие. Как возможна поэзия без стихов, так (в семантическом плане) возможна и проза в стихах. Гегель писал, указывая на возможность такого явления, что не должно обманываться стихотворной формой или абсолютизировать ее значение: «Проза, изложенная стихами, это еще не поэзия, а только стихи»[329]. Естественно, что реально синтез прозаического и поэтического начал реализуется не как одностороннее господство одного из них при подавлении другого, а во многочисленных переходных проявлениях, как бытование и прозы и поэзии в рамках одного произведения при относительном преобладании того или другого из этих начал. Проза А.П. Чехова, конечно, остается прозой (в семантическом плане), но одновременно в ней отчетливо выражено поэтическое начало – синтез налицо. Еще интенсивнее дает себя знать это начало в произведениях такого, например, чеховского последователя в сфере литературной стилистики, как Б. Зайцев. Когда в серебряный век проза насыщается поэтическим лиризмом, вырабатывает в пределах прозаической литературной формы аналоги стихотворных композиционных повторов, приемы ассоциативной передачи содержания и т.д., поэзия также принимает в себя прозаическое начало. Мы подразумеваем в данном случае не развитие стиховых форм, тяготеющих к верлибру. Нет, обычные стихи, написанные полноударными ямбами и хореями, дактилями, амфибрахиями и анапестами, могут в смысловом отношении оказаться прозой в стихах. Рассмотрению этой разновидности художественного синтеза поэзии и прозы в серебряный век и посвящен данный раздел.

В русской литературе XIX века уже давала себя знать прозаизация поэзии. Под ее знаком прошли, например, 40-е годы XIX века, когда «рассказы в стихах», «повести в стихах» один за другим создавали авторы «натуральной школы», вдохновлявшиеся В.Г. Белинским. Это повествовательные произведения в стихотворной форме на злободневный социально-бытовой сюжет, при этом прописанный специфически, особым образом – с равномерным вниманием ко всем его компонентам, что характерно для обработки сюжета в прозе (в отличие от сюжетного лирического стихотворения, где сюжет обычно лишь намечается, набрасывается минимальным набором деталей, недописывается в расчете на читательское «сотворчество»). Под влиянием «натуральной школы» «рассказы в стихах», «новеллы в стихах» и «повести в стихах» пишут едва ли не все крупнейшие поэты, начинавшие в этот период свою деятельность. Сюда, безусловно, относятся «Параша», «Андрей», «Разговор», «Помещик» И.С. Тургенева (начавшего как лирик, перешедшего на такие прозаизованные, но еще стихотворные произведения, а затем на прозу «Записок охотника», следующим этапом после которой были уже романы). Сюда относятся «Талисман» молодого А. Фета, «Две судьбы» и «Машенька» А. Майкова, «Деревня», «Господин», «Юмор» Н. Огарева, «Олимпий Радин», «Встреча», «Видения» А. Григорьева, а также ряд произведений других авторов. Молодой Некрасов от романтических увлечений («Мечты и звуки»), от лирики бенедиктовского толка резко свернул под влиянием Белинского именно на «рассказы в стихах» («Чиновник», «Псовая охота»), на «повести в стихах» («Саша», «Несчастные» и др.), разрабатывая также стихотворные жанры, синтезирующие поэзию и дневниковую прозу («Записки» петербургского жителя А.Ф. Белопяткина», «Новости» («газетный фельетон», как указывает автор в подзаголовке) и др.