Русская культура заговора - [18]
Будучи диссидентом и активно участвуя в жизни московских неформальных интеллектуальных кругов, в 1982 г. Павловский был арестован за работу в самиздатовском журнале «Поиски» и пять лет провел в колонии-поселении[209]. Выйдя на свободу уже в годы перестройки, он стал активно применять свои многочисленные таланты в сферах, связанных с медиа, организовав кооператив «Факт», ставший предтечей ИД «Коммерсантъ», и инвестировав еще в десяток известнейших российских СМИ[210]. Позднее, уже в 1990-е, он организовал «Фонд эффективной политики», который со второй половины 1990-х и до 2011 г. был неофициальным «мозговым центром» Кремля.
По словам самого Павловского, после того как он помог Ельцину выиграть второй тур выборов в 1996 г., перед ним открылась возможность начать сотрудничество с Администрацией Президента[211]. В 2004-м, в качестве одного из советников штаба Виктора Януковича на украинских президентских выборах, Павловский воочию наблюдал, как переворачивается игра на выдвижение прокремлевского кандидата. Виктор Ющенко и вышедшие на первый Майдан жители Украины спутали Кремлю все карты и посеяли страх того, что экспорт «технологий революции» покончит с путинским режимом. Можно сказать, что с конца 2004 г. началась не только операция «Преемник», но и более широкая кампания по поиску внутреннего врага, в которой усилия Павловского как интеллектуала-советника сложно переоценить[212].
Павловский много раз отмечал, что его взгляды и умения как политтехнолога сформировались под влиянием известного советского историка, философа и диссидента Михаила Гефтера. В его круг Павловский вошел в 1970-х, когда переехал в Москву из Одессы. «Гефтер меня подобрал и придумал. Я прожил жизнь в разговорах с ним – ровно четверть века, между 1970-м и 1995-м. Это и была основная жизнь. А все до и после – уже некоторая “добавленная стоимость”. Все захватывающее я узнал с ним. А теперь нахожу бледные подтверждения, в людях и в политике. Он научил меня спрашивать о неправильном и распознавать увертки. Вся моя “политика” – из Гефтера»[213].
Интересы Гефтера лежали в плоскости истории большевистской революции, русской интеллектуальной мысли, а также сталинизма. В 1970-х, работая в Институте всеобщей истории АН СССР, Гефтер попал в опалу из-за того, что более консервативные коллеги раскритиковали его исследования истории марксизма-ленинизма[214]. Выйдя на пенсию, Гефтер продолжил активно работать, в том числе над изданием диссидентского журнала «Поиски». Среди исследований Гефтера того периода – изучение природы тоталитаризма, а также осмысление причин и наследия сталинизма. Это было одной из основных тем его статей, что стало еще более актуально с приходом к власти Горбачева.
По мысли Гефтера, хотя Хрущев и запустил процесс национального осмысления репрессий сталинского периода, эффект его был чрезвычайно ограничен. Отсутствие четкой политики касательно «Большого террора» позволило выражать ностальгические чувства в отношении сталинского правления, породившие ощущение былого величия, утраченного со смертью вождя[215]. И хотя перестройка дала возможность обсуждать эти сложные темы, общество не смогло прийти к консенсусу относительно того, что произошло во времена сталинского террора. В результате традиция искать внутренних и внешних врагов может в любой момент вернуться и быть использована в политических целях. «Сталин умер вчера», – писал Гефтер, подчеркивая, что тень диктатора до сих пор нависает над обществом и позволяет положительно относиться к тому, что происходило в 1930–1950 гг.[216] Историк отмечал, что некоторые представители перестроечной и постперестроечной либеральной общественности склонны использовать схожие между собой речевые конструкции, позаимствованные из тоталитарной риторики, чтобы уничтожить политических оппонентов. К примеру, жажда Ельцина сохранить власть привела к тому, что первый российский президент не побоялся прибегнуть к делению общества на своих и чужих, что всегда делают тоталитарные лидеры[217].
Подписание Беловежских соглашений в декабре 1991 г. и почти немедленно последовавший за этим коллапс СССР стали для Павловского поворотным моментом[218]. Он тяжело перенес исчезновение «советского проекта»: «Пережив исчезновение государства, где я родился и вырос и в которое здорово вложился биографически, я боялся второго распада. Преувеличивал его опасность… СССР для меня был мощной идеей, проектом глобального уровня, а горбачевский Союз – самым либеральным вариантом России, какой вообще мыслим. Уже ельцинское государство было менее либерально»
