Русская красавица. Анатомия текста - [19]
Снова звонит Павлик, сообщает, что захоронение уже произведено.
— Ты уже пришла в себя? — интересуется. — Мы в дом все едем. Тут сейчас довольно теплая компания.
Когда ж эта компания успела согреться? Были ж сплошь «чужие морды», пугающие Павлика…
— Допиваем первую, — проникновенно сообщает Павлуша, и не подозревая, что дает тем ответ на мои мысленные придирки.
К любителям выпить Павлик совсем не относится. Точнее, относится очень специфическим образом: он любит бывать в компаниях, где пьют. Сам при этом почти не употребляет, но получает массу удовольствия от раскрепощенности и откровенности других. Что-то нехорошее есть в этих его попытках рассмотреть «истинные лица» окружающих. Во-первых потому, что нельзя настолько не доверять людям, и считать, что в трезвом состоянии они фальшивые. А во-вторых, потому что вранье это все! По себе, по множеству своих друзей, по хорошо изученным любовникам знаю — пьяный не правду говорит, а первое, что на ум придет. Пьяный не свою сущность показывает, а любую яркую, которая в памяти окажется. Пьяным главное — грандиозность и мощь происходящего, о правде они при этом очень мало думают. Да и она о них забывает…
— Ну, так что? — Павлик все гнет свое. — Я ж понимаю прекрасно, никуда ты не уехала. Сонь, не капризничай! Где ты там? Возвращайся в компанию. Это же наш всеобщий последний долг …
И когда это мы, интересно, успели задолжать покойнице посещение пьянки? Вряд ли она этого от нас сейчас ждет…
— Я обижусь, Сонечка! — прибегает к крайней, на его взгляд, мере, Павлик.
— Ох, мальчик. — говорю без стеснения. — Ты неисправим! Я действительно давно уже уехала. И давно уже меня нет с вами. Не стоит обижаться — бессмысленно. Я давно уже далеко, Пашенька!
— Ой, — голос Павлика резко меняется. — А чего ты меня вдруг Пашенькой назвала? Раньше так лишь Маринка звала…
Осекаюсь, трясу головой из стороны в сторону. Что вы привязались ко мне все со своей мистикой?! Закрываю глаза, отключаю телефон, успокаиваюсь…
Все сошли с ума и травят меня теперь за нежелание к ним присоединиться.
В ушах стоят нехорошие бабкины завывания, в голове — Павлик/Пашенька, перед глазами — кукольное не Маринино лицо покойницы, в душе — ужасающая ледяная пустота…
/А ты кидай свои слова в мою прорубь/ Ты кидай свои ножи в мои двери/ Свой горох кидай горстями в мои стены/ Свои зерна в зараженную почву…/ — пою в голос, распугивая случайных прохожих.
Предали, оклеветали, неправильно поняли… Ощутив на себе силу вопиющей несправедливости, сижу, раздавленная и по скамеечке остановочной размазанная. Машинки мимо проезжают, пассажиры задних сидений в окошка пялятся. Удивляются: что это Сонечка сидит там, как пришибленная. И не понять им — лощеным, выхоленным, мягкой прослойкой близких и любящих окруженным — тоску мою невыносимую. Дважды за день потеряла подругу! Один раз, когда она умерла. Второй — когда я ознакомилась с ее обо мне мнением.
/ И как у всех, у меня есть друг/ У него на стене повешен круг/ В круге нарисован мой портрет/ Мой друг заряжает духовой пистолет/ Он стреляет в круг, этот круг — мишень / Он стреляет в него каждый божий день/ … у меня миллион друзей/.
Ожидая мечтающего о поездке в город транспорта, я решила не тратить время зря и прочесть тот особо волнительный кусочек Марииных записей, что обращается ко мне по имени. «Хохочи, моя Сонечка» — вот та строчка, что была мною уже видена. Ничего предосудительного я в таком высказывании не заметила, и намеренно читала сначала все остальное, чтоб оставить напоследок светлые минуты окончательного прощания. Вот и попрощались. В одностороннем порядке обменялись любезностями…
«Искрометно хохочи, моя Сонечка, напейся до шепелявленья, затяни под стол кого-нибудь начинающего — ты же любишь юных и не отесанных, — наслаждайся там в тайне от Пашеньки собственной опытностью…» — писала Марина. То ли и впрямь сумасшедшая — не ведала, что творит, то ли придуривалась всю жизнь и никогда меня не понимала и не симпатизировала.
Я представила, что почувствует Павлик, ознакомившись с такими Мариниными обо мне познаниями. Представила, что думают обо мне сейчас те, кто уже видел эти записи… Представила, как Нинель будет громогласно злорадствовать, а Карпуша краснеть за нее и радоваться в душе, что о нем покойница не оставила никакого мнения…
Нет, это слишком! Моя бедная голова этого просто не в силах осознать. Как ты могла, Мариночка? Как могла окунуть меня в такую грязь? Вернее, не так: как могла пасть так низко? Отчего не поделилась со мной своим презрением, не дала возможности оправдаться. За что опозорила?
Острое желание выговориться засосало меня по уши. Оформить в слова свое негодование, доказать абсурдность обвинений. Даже нет! Просто по-детски, по-звериному нажаловаться…
О том, чтоб советоваться с Павликом — хотя он знал Марину, хотя сумел бы понять, как больно мне ее ерничанье — не могло быть и речи. Он, конечно же, моментально замкнется. Марину не осудит, избрав тактику «о таких покойниках — ничего», а меня в душе начнет именно с ее точки зрения оценивать.
И не в том даже дело, что обо мне не слишком лицеприятно отзываются — там, в последних Маринкиных мыслях, обо всех так — с насмешкою, с горделивым всезнанием, с болезненным усердием самоутвердиться за их счет. Я всего лишь одна из многих жертв ее предсмертного злословия, и мне даже льстит немного, что оказалась в сонме важных для Марины особ — ведь не забыта, упомянута. Беда в другом. Не те, совсем не те качества вывела во мне Марина в ведущие. Она как те дети, которые в Макаревиче видят популярного телеведущего, а Бетховена знают, как умного сенбернара из киношки. Чувство справедливости настолько уязвлено во мне, что я совершенно растеряна. Как же можно жить в мире, где ты к людям со всей душой и открытостью, а они — принимают, улыбаются вслух, и осуждают мысленно. А потом — вероятно нарочно, чтоб изменить их мнение уже нельзя было — упрямо забирают его с собой на тот свет, и доносят его до тебя постфактум, предсмертной записочкой…
…Харьков, 1950 год. Страну лихорадит одновременно от новой волны репрессий и от ненависти к «бездушно ущемляющему свободу своих трудящихся Западу». «Будут зачищать!» — пророчат самые мудрые, читая последние постановления власти. «Лишь бы не было войны!» — отмахиваются остальные, включая погромче радио, вещающее о грандиозных темпах социалистического строительства. Кругом разруха, в сердцах страх, на лицах — беззаветная преданность идеям коммунизма. Но не у всех — есть те, кому уже, в сущности, нечего терять и не нужно притворяться. Владимир Морской — бывший журналист и театральный критик, а ныне уволенный отовсюду «буржуазный космополит» — убежден, что все самое плохое с ним уже случилось и впереди его ждет пусть бесцельная, но зато спокойная и размеренная жизнь.
Харьков 1930 года, как и положено молодой республиканской столице, полон страстей, гостей и противоречий. Гениальные пьесы читаются в холодных недрах театральных общежитий, знаменитые поэты на коммунальных кухнях сражаются с мышами, норовящими погрызть рукописи, но Город не замечает бытовых неудобств. В украинской драме блестяще «курбалесят» «березильцы», а государственная опера дает грандиозную премьеру первого в стране «настоящего советского балета». Увы, премьера омрачается убийством. Разбираться в происходящем приходится совершенно не приспособленным к расследованию преступлений людям: импозантный театральный критик, отрешенная от реальности балерина, отчисленный с рабфака студент и дотошная юная сотрудница библиотеки по воле случая превращаются в следственную группу.
Харьков, роковой 1940-й год. Мир уже захлебывается войной, уже пришли похоронки с финской, и все убедительнее звучат слухи о том, что приговор «10 лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки и передач» означает расстрел. Но Город не вправе впадать в «неумное уныние». «Лес рубят – щепки летят», – оправдывают страну освобожденные после разоблачения ежовщины пострадавшие. «Это ошибка! Не сдавай билеты в цирк, я к вечеру вернусь!» – бросают на прощание родным вновь задерживаемые. Кинотеатры переполнены, клубы представляют гастролирующих артистов, из распахнутых окон доносятся обрывки стихов и джазовых мелодий, газеты восхваляют грандиозные соцрекорды и годовщину заключения с Германией пакта о ненападении… О том, что все это – пир во время чумы, догадываются лишь единицы.
Иронический детектив о похождениях взбалмошной журналистки. Решившая податься в политику бизнес-леди Виктория становится жертвой шантажиста, с которым встретилась в Клубе знакомств. Тот грозит ей передать в прессу фотографии, компрометирующие начинающую политикессу. А это, понятное дело, не то, что ей нужно в начале карьеры на новом поприще. Однако негодяй не знает о том, что у Виктории есть верная и опасная подруга — предприимчивая журналистка Катя Кроль. Виктория просит Екатерину разоблачить негодяя, но уверенной в себе барышне придется столкнуться с непростым противником…
В молодежном театре «Сюр» одна за другой исчезают актрисы: Лариса, Алла и Ксения. Все они претендовали на главную роль в новом спектакле. Интересное дело, как раз для детективного агентства, которое занимается нестандартными расследованиями. Но главный сыщик Георгий страдает ленью и «звездной болезнью», и за дело берется его невеста Катя Кроль. Ей удается выяснить, что Лариса и Алла были влюблены в одного и того же человека. А что, если это как-то связано с их исчезновением? Неожиданно Ксения возвращается сама и просит Катю никому не говорить о том, что расскажет ей…
За молодой писательницей Владой, дочерью бизнесмена, погибшего при загадочных обстоятельствах, охотятся преступники… Это могло бы стать запуганной детективной историей, однако стало — историей любви, страстной, неистовой, преодолевающей на своем пути любые преграды. Историей любви женщины, которой не на кого рассчитывать в этом мире, — и мужчины, который готов снова и снова рисковать собственной жизнью ради возлюбленной. Книга издана на русском и на украинском языках. Во втором случае под названием "Аморе".
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Эйприл Мэй подрабатывает дизайнером, чтобы оплатить учебу в художественной школе Нью-Йорка. Однажды ночью, возвращаясь домой, она натыкается на огромную странную статую, похожую на робота в самурайских доспехах. Раньше ее здесь не было, и Эйприл решает разместить в сети видеоролик со статуей, которую в шутку назвала Карлом. А уже на следующий день девушка оказывается в центре внимания: миллионы просмотров, лайков и сообщений в социальных сетях. В одночасье Эйприл становится популярной и богатой, теперь ей не надо сводить концы с концами.
Детство — самое удивительное и яркое время. Время бесстрашных поступков. Время веселых друзей и увлекательных игр. У каждого это время свое, но у всех оно одинаково прекрасно.
Это седьмой номер журнала. Он содержит много новых произведений автора. Журнал «Испытание рассказом», где испытанию подвергаются и автор и читатель.
Четвёртая, заключительная книга цикла "Русская красавица". Читать нужно только после книги "Русская красавица. Анатомия текста"."Весь мир — театр, а люди в нем — актеры!" — мысль привычна и потому редко анализируема. А зря! Присмотритесь, не похожи ли вы на кого-то из известных исторических личностей? А теперь сравните некоторые факты своей биографии с судьбой этого "двойника". То-то и оно! Количество пьес, разыгрываемых в мире-театре, — ограниченно, и большинство из нас живет "событие в событие" по неоднократно отыгранному сценарию.
Психологическая драма, первая из четырех книг цикла «Русская красавица». Странное время — стыки веков. Странное ремесло — писать о том, как погибли яркие личности прошлого междувечья. Марина Бесфамильная — главная героиня повести — пишет и внезапно понимает, что реальность меняется под воздействием её строк.Книга сложная, изящная, очень многослойная, хорошо и нервно написанная. Скажем так: если и не серьезная литература в полной мере, то уж серьезная беллетристика — на все сто.Очень много узнаваемых персонажей.
Вторая книга цикла "Русская красавица". Продолжение "Антологии смерти".Не стоит проверять мир на прочность — он может не выдержать. Увы, ни один настоящий поэт так не считает: живут на износ, полагая важным, чтобы было "до грамма встречено все, что вечностью предназначено…". Они не прячутся, принимая на себя все невозможное, и потому судьбы их горше, а память о них крепче…Кабаре — это праздник? Иногда. Но часто — трагедия. Неудачи мало чему учат героиню романа Марину Бесфамильную. Чудом вырвавшись из одной аферы, она спасается бегством и попадает… в другую, ничуть не менее пикантную ситуацию.