Русская фантастическая проза XIX — начала XX века - [156]

«Вельтман создал первое в России научно-фантастическое произведение оригинального жанра. Он впервые применил столь распространенный впоследствии прием „путешествия во времени“, использованный потом Г. Уэллсом и многими беллетристами XX века», — отмечает современный исследователь (подробнее см. Ю. Акутин. Александр Вельтман и его роман «Странник». В книге А. Ф. Вельтман. Странник. Изд-во «Наука», М., 1977).

«Александр Македонский» вышел в свет в 1836 году. В. Г. Белинский в отдельной статье определил произведение так: «Сказка не сказка, роман не роман, а если и роман, то совсем не исторический, а разве этимологический…» И подытожил: «…мило, остро, увлекательно, очаровательно». Затруднение великого критика с определением жанра понятно: термина «научная фантастика» тогда еще не существовало. Однако на примере романа Вельтмана становится ясно: русской фантастике свойственна «сюжетная дерзость», свободное владение пространственно-временными формами.

Итак, забота о земной и вселенской гармонии, прежде всего социальной, о красоте человеческих отношений плюс оригинальность замысла и воплощения. К двум этим коренным свойствам литературы мечты добавим третье. Речь идет о прицельном взгляде писателя в будущее, о способности разглядеть в нем (намного опережая современников) отдельные детали, контуры, черты. Именно наши соотечественники, заглядывая в завтра, увидели в нем и кибернетику, и ракетоплавание, и централизованное снабжение городов горячей водой, и поселения на дне моря, и атомолеты, и парашюты, и крылатые «воздушные дилижансы», и водолазное снаряжение, и искусственный белок, и бунт машин против их создателя — человека, И даже, увы, использование отравляющих боевых газов и всеразрушительных бомб наподобие термоядерных. Однако сама по себе вся эта «машинерия» не играла решающей роли в создании художественного образа будущего — в отличие, например, от фантастики западной. На первое место ставились проблемы социальные, все та же мечта о благоденствии всеобщем, всечеловеческом. Так, один из родоначальников научной фантастики не только в русской, но и в мировой литературе, философ и энциклопедист Владимир Одоевский, размышлял в «Психологических заметках»:

«При всяком происшествии будем спрашивать самих себя, на что оно может быть полезно, но в следующем порядке:

1-е, человечеству,

2-е, родине,

3-е, кругу друзей или семейству,

4-е, самим себе.

Начинать эту прогрессию наизворот есть источник всех зол, которые окружают человека с колыбели. Что только полезно самим нам, то, отражаясь о семейство, о родину, о человечество, непременно возвратится к самому человеку в виде бедствия».

Таков круг идей и образов, четко обозначенных творениями и авторов нашего сборника и тех, кто в него не вошел. А среди невошедших можно назвать А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, В. А. Левшина, И. В. Киреевского, Г. П. Данилевского, Н. А. Некрасова, Н. С. Лескова, Л. Н. Толстого, И. Г. Гончарова, Н. Н. Златовратского, П. И. Мельникова (Печерского) и многих других мастеров. Полная антология русской дореволюционной фантастики составила бы не один и не два, а десятки томов.

Трудные, мучительные поиски идеала человека и общества были подытожены в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» — первой русской социалистической утопии, созданной в казематах Петропавловской крепости в 1863 году.

Читатель вправе спросить: почему же до недавних пор исторический приоритет в развитии жанра научной фантастики безраздельно отдавался нашими литературоведами Западу? По этому поводу Е. П. Брандис писал: «Действительно, фантастов такого масштаба, как Жюль Верн или Уэллс, русская литература не выдвинула. Но, во-первых, фантастическая проза имеет множество разновидностей, включающих, иногда в полусказочной форме, социальные и технические идеи, обращенные к будущему, а во-вторых, школярское разграничение жанров заведомо сужает представление о месте и роли фантастики в общем литературном процессе. Исследования последних лет (работы А. Бритикова, В. Ревича, И. Семибратовой и др.) со всей очевидностью показали, что русская дореволюционная фантастика была куда более разветвленной и многоликой, чем утверждали иные литературоведы и критики, не вдаваясь в детальное изучение фактов».

Все лучшее и плодотворное… По существу, широкое знакомство с «фантастическим» наследием прошлого только начинается. И поневоле приходит на ум размышление нашего великого историка Карамзина: «Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою: французские, английские авторы могут обойтись без наших похвал; но русским нужно по крайней мере внимание русских».

Открывают сборник произведения Осипа Сенковсковского (1800–1858). Особо отметим «Ученое путешествие на Медвежий остров». Повесть эта появилась в 1833 году в книге «Фантастические путешествия Барона Брамбеуса», была восторженно встречена читателями и… бранью критики. Как так? Еще не утихла скорбь по поводу кончины двух всемирно известных ученых, палеонтолога Жоржи Кювье и основателя египтологии Жана-Франсуа Шампольона-младшего, а уж Барон Брамбеус позволяет себе высмеивать их! Это была не первая (и не последняя) литературная мистификация Сенковского. Ученый-востоковед с европейской известностью, знаток древних языков, блистательный журналист, он был одной из самых противоречивых личностей эпохи. Издавая популярный журнал «Библиотека для чтения», «барон» помещал в ней рядом с творениями Пушкина Жуковского, Вяземского ничтожные писания «корифеев вульгарного романтизма» — так сказать, все на продажу. «Пишите весело, — говаривал он, — давайте только то, что общественный желудок переваривает».