Русская фантастическая проза XIX — начала XX века - [155]

Мне понятно только первое слово из его свертка.

А на ремнях, на горбу пустой и дикий небоскреб темнеет мертвыми дырами окон, точно ранец.

Город съеден червями окон, как осени лист.

[l914–1915]

Юрий Медведев Там лес и дол видений полны

«…не один я в мире, и не безответен я пред моими собратьями — кто бы они ни были: друг, товарищ, любимая женщина, соплеменник, человек с другого полушария. — То, что я творю, — волею или неволею приемлется ими; не умирает сотворенное мною, но живет в других жизнию бесконечною».

В. Ф, Одоевский

Вот пример реальной «машины времени»: археологи обнаружили в погребальной амфоре египетского фараона пшеничные зерна, догадались посеять — и несколько зеленых росточков к всеобщему изумлению взошло, пробившись сюда, к нам, через несколько тысячелетий. Факт этот, обошедший всю мировую печать, возможно, навел кое-кого и на такой вопрос: почему одни зерна взошли, а другие оказались мертвы — условия-то были для всех одинаковыми? Увы, загадку эту не разгадать даже с помощью нынешней всемогущей микромолекулярной аппаратуры.

Таковы и загадки литературы. Почему произведение, напрочь забытое еще при жизни автора, вдруг опять оживает через столетие-другое? Или — если обратимся к бурным общественным событиям в нашем Отечестве последних трех-четырех лет — кто мог предсказать, что большинство возвращенных из забвения шедевров окажутся значащимися по ведомству фантастики? Это и «Мы» Замятина, и «Час Быка» Ефремова, и «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» Чаянова, и «Котлован», «Чевенгур», «Ювенильное море» Платонова, и «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Собачье сердце» Булгакова. Или наконец — теперь уже применительно к теме нашего сборника — почему столь долго пребывала в забвении русская фантастическая литература?

«Говорят астрономы, что есть бесчисленное множество таких же темных планет, как наша Земля, носятся выше нас по воздуху, которых кроме прозрительных труб, простыми глазами видать не можем. И на них есть жители, а какие неизвестно: Конечно, можно оставаться в той уверенности, что подобные нам люди. Теперь представим пример. Вот сошел с одной из тех планет один человек к нам на землю, имевший неограниченную власть, и, во-первых, спрашивает у меня, Бондарева:.

— Как у вас делается на земле, все ли хорошо (…) Говори истину.

— У нас на земле, — отвечаю я ему, — у нас глупые люди умных людей хлебом кормят и от голодной смерти, как маленьких детей, спасают.

Он и вытаращил на меня пытливые глаза.

— Ты чего это говоришь? — переспросил он. — Может ли статься, чтобы умный человек без крайне уважительных и неизбежных причин согласился бы чужих трудов хлеб есть? (…) Нужно тех признать умными, которые кормят, а тех глупыми и даже умалишенными, которых кормят…»

Так в конце прошлого века читающая Россия познакомилась с «Небесным посланником» — фантастическим сочинением, автором которого был не писатель, не ученый, а ссыльный крестьянин из села Иудино Минусинского уезда Енисейской губернии — народный утопист Тимофей Бондарев. О «гениальном минусинском мужике» ходили легенды, его стиль сравнивали с такими произведениями древнерусской литературы, как «Слово» Даниила Заточника и «Житие» Аввакума. Сочинение Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледелия» Лев Толстой рассматривал как «проект, план спасения человечества» и способствовал его опубликованию во Франции (в 1890 г.). В предисловии к русскому изданию «Трудолюбия» (1906 г.) Лев Николаевич писал: «…странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все сочинения, описываемые в истории русской литературы, и произведет больше влияния на людей, чем все они, вместе взятые. А между тем я уверен, что это так и будет».

Подобные «проекты, планы спасения человечества» составлялись и до и после Бондарева. «Чаемая благодать грядущего» обосновываюсь в «едином обществе» Ермолая Еразма, в «общности имуществе» Феодосия Косого, в исканиях Квирина Кульмана, Евфимия, во всех этих учениях о «новом человеке», «благости свободы», «любови братства», об «общем уповании». При этом важно отметить: «литература мечты» использовала фантастические образы и ситуации не забавы ради, не для прихоти публики и умозрительных игр, но для решения вечного вопроса о всеобщем счастье. Фантастика и ее социальное ответвление — утопия — порождались кризисным сознанием. Неудовлетворенностью существующим порядком вещей. Жаждой личной и вселенской гармонии. Оттого-то к фантастике, начиная с XVIII века, прибегали — если говорить о среде дворянской — и мыслитель-революционер А. Н. Радищев, и консерватор М. М. Щербатов, автор памфлета «О повреждении нравов в России» и утопии «Путешествие в землю Офирскую», и декабристы В. К. Кюхельбекер и А. Д. Улыбышев, и даже такой крайний реакционер, как Фаддей Булгарин, сочинитель «Правдоподобных небылиц, или Странствований по свету в XXIX веке».

Отметим и еще одно основополагающее свойство русской фантастики. Для этого обратимся к сюжету романа Александра Вельтмана «Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский». Его герой отправляется на гиппогрифе — живой «машине времени» — в глубокую древность, дабы распознать ход истории, разгадать загадку могущества таких личностей, как Аристотель, Фессалина, Александр Македонский. Намек на перекличку времен дается уже в самом названии романа: Калимерос в буквальном переводе с древнегреческого означает Наполеон. Похитив из дельфийского святилища прорицательницу Пифию, путешественник во времени попадает в лагерь царя Филиппа Македонского, а затем продолжает свей странствия с его сыном Александром. К какому же выводу приходит наш герой после многих приключений? Что даже великая личность зависит всецело от неумолимых обстоятельств, от законов истории. Что люди с их страстями, привязанностями, сомнениями во все века были одинаковы. В конце концов все на том же гиппогрифе странник возвращается в свой XIX век…