Русская эмиграция в Сербии XX-XXI вв. - [47]
И о любви и тоске по родине. 26 января 1925 года он писал: «… скоро год как гложет, мучает и не дает мне покоя… одна и та же мысль. Зачем покинул Россию, т. е. сейчас России нет, а есть СССР. Да, это ошибка. Я должен был там на месте сидеть и терпеть все до конца, как-то и делают мои товарищи… Вообще искусство там в почете!»>351
Оставалось творить, несмотря на случавшееся непонимание, особенно в сербской театральной среде, в публике. В частности, Ракитин писал весной 1934 г. Евреинову: «Я только что поставил на сербской сцене “Даму с камелиями” (6 марта 1934 г.), которую я в известных местах соединил с музыкой из “Травиаты”. Музыка возникала очень тихо, иногда как мелодраматический аккомпанемент. Против этого восстали почти все газеты, находя, что музыка эта банальна, пошла и что она убивает текст <… > через две недели я поставил (23 мая 1934 г. — В. К.) по-сербски же пьесу Булгакова “Зойкину квартиру” <…> премьера пьесы этой вызвала огромный скандал и возмущение. Партер был шокирован, что на сцене публичный дом, а галерея протестовала против “искажения” советской действительности. Говорят, что я поставил пьесу по-эмигрантски, по-белому, не выявив в пьесе настоящей правды советской <…> Теперь я в Белграде мишень, в которую бьют все газеты, обвиняя меня в провале. Дирекция театра тоже зла на меня из-за неуспеха и провала. Враги Дирекции, сводя свои счеты с ней, бьют по мне, и бьют очень больно, находя меня старым и неспособным уже к работе (мне будет в конце мая 52 года). Дирекция театра обвиняет меня в экспериментаторстве, находя, что я уже не смею экспериментировать, как старый режиссер. Критика пишет, что я вывел актеров к позорному столбу и т. д.»>352.
Всеобщее недовольство, по сути дела, только подтверждало талант автора и режиссера. Но Михаил Булгаков был далеко, а досягаемый Юрий Ракитин «впал в немилость»: пьеса была снята с репертуара, а сам «виновник» теперь мог представлять на суд публики гораздо меньше премьер, нежели раньше.
Но тут надо все же напомнить, что к 1935 г., за 15 лет работы, им было поставлено свыше 100 пьес, из них более четверти из русской классики. При этом громадный успех снискала постановка пьесы Б. Нушича «Вокруг света», выдержавшая свыше 150 представлений. И, конечно, не следует забывать, что он работал главным режиссером и художественным руководителем в труппе своей супруги. Там Ракитин к 1935 г. представил свыше 30 пьес>353.
К этому следует добавить, что он не только ставил спектакли, но и выступал в сербской печати, в частности, в театральном журнале «Comoedia» со статьями о русских пьесах.
Так, в связи с предстоящей постановкой «Иванова» Ракитин, знакомя сербского зрителя с этой пьесой, обращал его внимание на то, что «Иванов» — это образ нынешнего поколения, взвалившего на свои слабые плечи слишком большой груз, который не может нести. Здесь, писал он, представлена трагедия уставшего, измученного человека, которого не понимают окружающие. «Иванов» — это общеславянский тип. В «Иванове» каждый русский видит «минувшие страдания и свою погубленную молодость». Вот почему русская интеллигенция так полюбила «Иванова», заключал автор>354.
Сам же «пересмешник» не менялся. Сняли советского Булгакова, что ж, можно «посмеяться» над жизнью и по-другому: в Русском доме он ставит 1 июня 1940 г. переделку другого «пересмешника» — «Грибоеда», дав своей пьесе название “Горе от ума” в Белграде»>355.
Актер Мата Милошевич характеризовал Ракитина как режиссера «ярких красок, жирно очерченных образов, утонченных, но весьма интенсивных эмоциональных воздействий…»>356
И поэтому понятна страсть Ракитина к буффонаде, столь ярко проявлявшейся в мольеровских спектаклях. И конечно, ему здесь помогали и балетные номера, придававшие особый шарм постановкам. Возможно, именно лихорадочное стремлении уйти от «почтенных штампов» вело Ракитина в прорву маскарада. Так, «Жоржа Дандена» (1930 г.) зрители вспоминали как «бурлескную клоунаду» с цирковыми трюками. При этом в постановке пел оперный хор, выделывала па балетная труппа>357. Этот ракитинский «врожденный театральный инстинкт» чувствовался в «Мнимом больном»>358, да и в других его режиссерских работах, когда он в посыпанном сигаретным пеплом костюме, небритый или весь в порезах от бритья, с неуклюжей походкой, требовал от актеров работы, работы и еще раз работы>359.
Этот «портрет» дополняют воспоминания работавшей с ним в спектаклях балерины Ксении Грундт: «Г-н Ракитин, будучи сам прекрасным артистом, как режиссер был, что называется, “тяжелым” в силу плохого характера и странного, как мне казалось, метода. В его указаниях не было ясности, все это были какие-то нащупывания и искания. При малейших шероховатостях он обижался, делал сцены, уходил!.. Кто-то всегда или опаздывал или не мог быть. Это рождало бесконечные объяснения, ссоры и, коротко говоря, — создавало нервную и малоприятную для меня атмосферу»>360.
В жизни этот «пересмешник» не щадил и себя, «прохаживаясь» по поводу своей «некрасивости»: по воспоминаниям актрисы Мирьяны Коджич, приводимым Вагаповой: «… При высоком росте у него были неестественно длинные руки, чуть ли не до колен. Нередко, прервав на полуслове [репетицию], он начинал с пренебрежением говорить об этих уродливых руках или о своем гадком, курносом, маленьком носе <…> Большие уши, нескладно посаженная голова и, наконец, ноги, кривые в коленках, непослушные. .»
