Русская ёлка: История, мифология, литература - [51]

]. Это стихотворение, написание в начале 1840-х годов К.А. Петерсоном (пасынком Ф.И. Тютчева), было подвергнуто народной обработке и стало популярной песней. В рассказе Н.И. Познякова «Без ёлки» (1902) извозчик, увидев перед окном богатого дома рассматривающего ёлку маленького мальчика, берёт его к себе в семью четвёртым ребёнком [326, 23-31]. Аналогичный сюжет разрабатывается К.С. Баранцевичем в рассказе «Мальчик на улице» (1896) [23, 301-321]. В рассказе П.В. Засодимского «В метель и вьюгу» (1905) в первый день Рождества на улицу выходит рабочий для того, чтобы позвать первого встречного ребёнка к себе на ёлку, которую он устроил в память своего умершего маленького брата. Он находит в снегу полузамёрзшую девочку, приносит её к себе домой и, узнав, что она круглая сирота, оставляет её у себя [150]. Данный вариант в наибольшей степени соответствовал рождественской идиллии диккенсовского типа.

Некоторые авторы, стремясь следовать схеме рождественского рассказа со счастливым концом, «обеспечивают» малютку своей ёлкой. В рассказе К.М. Станюковича «Ёлка» (1894) маленький петербургский нищий-попрошайка, вернувшись с «работы» в «трущобную» квартиру, с восторгом рассказывает своему опекуну- «майору» про ёлку, которую он видел в окне чужого дома, после чего «майор», вспомнив ёлки своего детства, крадёт серебряные ложки, продаёт их и устраивает своему заболевшему приёмышу рождественский праздник с ёлкой. Мальчик изумлён, ему кажется, что ёлка ему привиделась во сне. Не в меньшем восторге был и сам «майор»:

Он довольно скоро распил с Матрёной Ивановной полштоф и любовно поглядывал на своего товарища и на ёлочку, осветившую радостным светом их убогую каморку и горемычную жизнь.

[410, 17-32]

Иногда сюжет о «чужой ёлке» сворачивался в проходной эпизод текста, как, например, в рассказе А.И. Куприна «Чудесный доктор» (1897), где два бедных мальчугана рождественским вечером бегут по улицам Киева, преодолевая соблазн полюбоваться на виднеющиеся в окнах ёлки:

…сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели ёлку … Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.

[211, II, 269]

Возникший в городе культ ёлки привёл к тому, что в рождественских текстах темы города, ёлки и ребёнка оказались тесно связанными: в бездушном и бесчеловечном городе ёлка становилась единственным его защитником. Российская действительность давала этому сюжету множество реальных подтверждений. В очерке «Мальчик с ручкой» 1876 года Достоевский писал:

Перед ёлкой и в самую ёлку перед Рождеством я всё встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьём, значит, его всё же кто-то снаряжал, посылая.

[123, XXII, 13]

Именно этот случай, по свидетельству писателя, и подтолкнул его написать «Мальчика у Христа на ёлке». В рассказе К.С. Баранцевича «Мальчик на улице» (1896) старик, бродящий в Сочельник по главной улице города, при встрече с маленьким нищим думает о нём:

Жалкое отродье городского пролетариата, какой-нибудь незаконнорождённый сынишка прачки или лакея, вечный обитатель душных подвалов и заплесневелых углов!..

[23, 309]

Оригинальная версия сюжета «чужой ёлки» дана М.Е. Салтыковым-Щедриным в рассказе «Ёлка», включённом в «Губернские очерки» [370, II, 233-240], о котором уже говорилось в другой связи. Здесь сам рассказчик, засмотревшись на ёлку в окне «крутогорского негоцианта», вдруг замечает рядом с собой замёрзшего («подскакивающего с ноги на ногу») мальчугана, внимание которого также приковано к ёлке. Мальчик подплясывает «на одном месте, изо всех своих детских сил похлопывая ручонками, закоченевшими на морозе». На первый взгляд, ребёнок этот напоминает рассказчику знаменитого «малютку»: он замёрз, он один поздним вечером на улицах пустого города, он с завистью смотрит на «чужую ёлку» и мечтает о такой же ёлке для себя («— Вот кабы этакая-то ёлка…, — задумчиво произнёс мой собеседник»). И этим его мечтам, подобно мечтам других «малюток», также не суждено сбыться («— А дома у вас разве нет ёлки? — Какая ёлка! У нас и хлеба почти нет…»).

При виде этого мальчика рассказчик, «имея душу чувствительную», настраивает и себя самого, и своего читателя на сентиментальный лад. Но тут же оказывается, что крутогорский мальчуган — отнюдь не традиционный «малютка»: он вовсе не «голодный и холодный» сирота, а вполне «домашний» ребёнок: у него есть родители, он одет в дублёный полушубок, а на далёкой тёмной улице оказался по своей собственной вине, за что его «тятька беспременно заругает». Реплики мальчика свидетельствуют о том, что его интересует не только ёлка, а, может быть, даже не столько ёлка, сколько происходящие внутри помещения события отнюдь не праздничного характера. С живым любопытством наблюдая за тем, как хозяйский сын «задирает» «Оську-рядского», он ни в малейшей степени не сочувствует Оське: «…Ишь разревелся смерд этакой! Я бы те не так ещё угостил!» Вместо ожидаемой солидарности с обижаемым бедным мальчиком, он презирает его: «Эка нюня несообразная! — прибавил он с каким-то презрением, видя, что Оська не унимается». Более того, он сам испытывает желание «задрать» бедного Оську: «“Я бы ещё не так тебе рожу-то насолил!” — произнёс мой товарищ с громким хохотом, радуясь претерпенному Оськой поражению». Так под пером Салтыкова-Щедрина традиционный «малютка» превращается в энергичного, знающего себе цену и умеющего постоять за себя мальчика, вполне уверенного в себе и ориентирующегося в окружающей его обстановке. Этот маленький герой — будущее губернского города — менее всего способен вызвать чувство умиления. Показательно, что в первом и во втором изданиях «Губернских очерков» этот рассказ имел название «Замечательный мальчик».