Русская армия и флот в XIX веке - [45]
В целях упорядочения и ускорения судопроизводства был издан указ 18 октября 1806 г., по которому теперь дела о первых побегах и мелких кражах шли не через военно-судные комиссии, а через аудиторов, решения которых утверждались шефом полка. Но вскоре от этих послаблений не осталось и следа. После начала войн с Наполеоном права главнокомандующих были необычайно расширены. С 1803 г. им давалась «власть арестовать и предавать военному суду каждого ослушника и нарушителя верности и присяги… и приговоры военного суда немедленно исполняемы будут, хотя бы оные касались лишения живота»[343].
Общее направление военно-судебного законодательства свелось к задаче «укрепления начал порядка и дисциплины», необходимых для того, чтобы армия была послушным орудием в руках господствующего класса. Полевое уголовное положение 1812 г. вводило такие строгости, которые ставили «преступителя» в бесправное положение. Никаких начал справедливости не наблюдалось, обвиняемый был безоружен перед судом, а тайное письмоводство лишало его возможности какой-либо защиты. Все это служило превращению суда в орган устрашения, делало его орудием угнетения, порабощения и обезличения солдатской массы.
Однако наряду с мерами запрета и устрашения разрабатывалась также система нравственного воздействия на солдат, без чего немыслима была война массовых армий. Следствием этого было проявление высоких моральных качеств русских войск в тех войнах, где вопрос шел о судьбе Родины. В сражениях под Красным и под Смоленском, в Бородинском, под Вязьмой и на Березине русская армия явила замечательные примеры стойкости, храбрости и мужества. Дело шло о судьбе Родины, и моральный фактор проявился в этих сражениях со всей полнотой.
Но вот отгремели бои в Ге «мании, во Франции. Русская армия победоносно вступила в Париж, и парад русских войск на Марсовом поле был достойным венцом всех усилий. После заграничного похода армия возвратилась в Россию и снова окунулась в российскую действительность. Война и заграничные походы оказали на армию громадное влияние. Возвратившиеся домой солдаты стали совсем другими, они наблюдали в Европе более свободные отношения, они увидели более высокую культуру, и когда министр внутренних дел граф Кочубей потребовал в 1820 г. сведений о настроениях в армии, то известный общественный деятель В. И. Каразин в своей докладной записке написал: «Солдаты, возвратившиеся из-за границы и наипаче служившие в корпусе, во Франции находившемся, возвратились с мыслями совсем иными и распространяли оные при переходе своем или на местах, где квартируют… люди начали больше разсуждать. Судят, что трудно служить, что большие взыскания, что они мало получают жалованья, что наказывают их строго и пр.»[344]
Именно этого боялись правящие круги. Аракчеев говорил царю, что если у армии отнять все свободное для раздумья время, то в ней не будет проявляться дух свободомыслия. Вместо Тайной экспедиции был создан специальный комитет, который систематически доносил Аракчееву и Александру об «опасных мыслях», распространявшихся в армии и угрожавших самим устоям империи. Прямым средством борьбы с «тлетворными идеями» было усиление фронтовых занятий и назначение безусловно верных трону людей. Прежде всего, были заменены все русские командиры гвардейских полков. В Преображенский полк был назначен Порх, в Семеновский — Ф. Е. Шварц, в лейб-гренадерский — Н. К. Стюрлер, в Московский — П. А. Фридерикс и только в Измайловском полку остался П. П. Мартынов.
Об этих назначениях генерал А. А. Закревский писал начальнику штаба 2-й армии П. Д. Киселеву 30 марта 1820 г.: «Ни в чье командование гвардейскими корпусами не назначали таких командиров, как теперь, и полагаю, что сего времени гвардия будет во всех отношениях упадать, кроме ног, на кои особенно обращают внимание»[345]. Затем приступили к замене командиров полков и дивизий в полевой армии. Смена командиров сопровождалась резким усилением муштры и шагистики. Армия за несколько лет была забита, замучена, задергана.
Попадая в армию, солдат не видел выхода из своего состояния. Беспрерывные изнурительные учения, сопровождавшиеся побоями, штрафами и взысканиями, создавали невыносимые условия солдатской службы и приводили к многочисленным побегам. «Срок службы в 50-х годах был весьма продолжительный, солдатское звание было почти пожизненное и рекрут отрывался навсегда от своего домашнего быта. В военную службу отдавали за преступления и проступки: отдача в солдаты определялась законом уголовным наравне со ссылкою в Сибирь и содержанием в арестантских ротах, а также разрешалось обществом и помещиком в виде окончательного средства избавиться от людей порочных»[346]. Такому взгляду способствовала также военно-судебная практика в самой армии. Штрафованные солдаты и унтер-офицеры не получали права на бессрочный отпуск, а оставались в войсках, обычно их переводили из полевых войск в корпус внутренней стражи или в сибирские батальоны и только в крайнем случае в инвалидные команды.
Произвол сопровождался неудержным грабежом солдатских денег. Командиры полков, батальонов и рот расхищали средства, отпускаемые на содержание и обмундирование. Мало того, они использовали солдат как своих крепостных на различных работах. Этот произвол являлся следствием установившейся системы в армии. Его корни уходили в существовавший общественный порядок в стране. В феодально-крепостническом государстве трудно было ожидать иного порядка, ибо, пишет Д. А. Милютин, «в те времена господствовала в военной службе, можно сказать, система террора. Только тот начальник считался исполнительным, надежным, который держал подчиненных в ежовых рукавицах»
