Русская Армения - [34]

Для меня лично от оригинальных и характерных образчиков древности всегда веет какою-то особенно трогательной, несколько меланхолической поэзией, и я уезжал из чудного ущелья Кегарта, полного грозных красок природы и поэтических скорбных теней истории, — взволнованный до глубины души самыми разнообразными впечатлениями, в радостном сознании, что действительно увидел нечто такое, подобного чему не видел еще нигде…

* * *

Только что мы выбрались с немалым трудом из глубокой, отовсюду закрытой котловины Кегарта, как навстречу нам попался, в виде живой иллюстрации к рассказам отца Ваграка, туземный всадник с привязанным за ноги к седлу живым бараном. Он спускался в монастырь к завтрашнему празднику и вез поэтому с собою неизбежную «жертву», свято наполняя древний обычай Азии, соблюдавшийся еще Авраамом и Ноем. За всадником шла пешком хорошенькая, по праздничному разодетая, молодая армянка с спутником-мужчиною. Это был, как оказалось, авангард целой толпы богомольцев, двигавшихся в разных местах по дороге, кто пешком, кто верхом.

Нас особенно заняла другая молодая армянка, ехавшая верхом по-мужски, с тяжелою черною косою, падавшею до самого седла; длинная арба, запряженная двумя парами быков, скрипела позади нее, набитая, как огурец семенами, молодыми и старыми армянками, детишками и узлами. Целая груда разноцветных одежд была, кроме того, навьючена на крошечного ишака, которого гнал хворостиною вместе с кучкою телят и бычков, назначенных в «жертву» монастырю, старик-армянин. Завтра было воскресенье, а армяне особенно любят вечерние службы, почему и собираются всегда в монастырь накануне праздников.

* * *

Мы проехали мимо очень живописной деревни Ворча-Перт, что значит по-армянски: «крепость, дающая жизнь», то есть, вероятно, безопасность. Она принадлежала раньше монастырю Кегарту и тоже очень большой древности. Деревня рассыпана по крутым холмам и населена наполовину армянами, наполовину татарами. На одном из холмов хорошенький садик с усадьбою богатого местного помещика Курганова, а у подножия холма — его же большой фруктовый сад. В обрывистой скале над деревнею чернеют двери и окна пещер, и около них пониже — следы крепостных стен. Здесь был тоже монастырь или скит, зависимый от Кегарта, в те далекие времена, когда и все ущелье Гарни-Чая усеяно было христианскими храмами, монастырями и пещерами иноков. В пещерах Ворча-Перта еще видны маленькие алтарики и следы монашеского жилья.

А по дороге мы все продолжаем встречать караваны богомольцев. Тянутся арбы, полные разряженных женщин и детей, едут верховые, бредут пешие, гонят в монастырь овец, телят, буйволят, назначенных в жертву.

На полях попадаются кое-где работающие крестьяне. Кто пашет, кто выбирает камни из почвы. На некоторые поля, под посев «юнжи», по-нашему люцерны, вывезена зола для удобрения. Нельзя не позавидовать здешнему климату, позволяющему земледельцу производить полевые работы до глубокой зимы, хотя он, с другой стороны, по милости своей неблагодарной почвы, вынужден нести много лишнего труда, выбирая с большими усилиями и большою тратою времени бесчисленные камни, которыми начинено его поле, как пирог фаршем, и проводя в это сухое, каменистое поле воду ключей иногда из порядочной дали.

Недалеко от Ворча-Перта нас поразила довольно странная процессия, весьма, однако, характерная для местных нравов. На арбе, окруженной взволнованною толпою мужчин и женщин, провезли что-то тщательно укутанное в белые покрывала. По расспросам оказалось, что в соседней татарской деревне Теджин-Абаде, видной нам с дороги, какой-то крово-мститель убил выстрелом в окно приехавшего туда на мельницу с возом пшеницы жителя Ворча-Перта; возмущенные земляки убитого явились за его телом в Теджин-Абад и теперь везли его домой хоронить, шумно обсуждая друг с другом, как бы отомстить теджинцам за это убийство.

VII Через Абаранское ущелье

В Эривани мало остатков недавно тут бывшего эриванского ханства, покореного Паскевичем. Настоящая азиатчина уцелела главным образом в крепости, где стоит запущенный теперь оригинальный ханский дворец, или «дворец сардара», о котором я уже говорил раньше и в котором останавливался в 1837 году имнератор Николай I, да полуразрушенная древняя мечеть замечательной красоты и типичности.

Старая крепость Эривани, с ее стенами двух-саженной толщины, отвесно поднимающимися на высоком, скалистом берегу Занги, долго считалась у персиян неприступною, пока в 1827 году ее не взял наш Паскевич, получивший за это титул графа Эриванского. Двадцать-три года перед этим, другой наш талантливый полвоводец, князь Цицианов-после геройских подвигов своего маленького пятитысячного отряда, разбивавшаго огромные силы персиян, — принужден был отступить от эриваеской крепости, которую он бесплодно осаждал два месяца, и этим необычным для русских отступлением еще более возвысил в глазах туземцев непобедимое значение Эривани. Однако Эривань стала известна гораздо раньше, чем она обратилась в сильную пограничную крепость на рубежах Персии, России и Турции, переходя-по изменчивому жребию войны — то к туркам, то к персиянам, то к грузинам, и наконец попала уже безвозвратно в могучие лапы русского орла.