Русская Армения - [33]

Рассказав нам подробно историю св. Григория-Просветителя, св. Рипсимы и сорока дев, которую, впрочем, я уже хорошо знал раньше, отец Ваграм объяснил нам, что с того самого времени и даже еще раньше, со времен апостола Фаддея, христиане стали населять пещеры Гарни-Чайского ущелья и устраивать в них скромные пещерные церквочки, которые потом уже были переделаны в великолепные храмы, только что нами осмотренные.

— Вы заметили, должно быть, как ехали к нам, древний храм? На той стороне ущелья высоко на горе виден, вроде как Степан-Цминда во Мцхете, — объяснил нам Ваграм. — Так это тоже очень почитаемый храм в древности был, «Амена-Предич» называется, по-русски значит: «Все спасающий». Там великая святыня прежде хранилась: икона Спасителя, вырезанная из дерева, по просьбе Матери Божьей, апостолом Иоанном Богословом. Ее потом в Эчмиадзин перенесли.

— А вы ходили смотреть Тахт-Трдат в Баш-Гарни? Пишут, — те, кто не знает, — будто крепость Баш-Гарни основал царь Трдат, но это не верно. Не Трдат основал Баш-Гарни, а царь Эрванд, который разграбил весь Иерусалим и Палестину, и сокровища огромные оттуда привез. До тридцати миллионов у него всего богатства было. Он их зарыл перед смертью в ущелье Баш-Гарни, — только никто не знает, в каком месте. Он и жил, и умер в нашем ущелье. И наверное известно, что никогда никто не находил и не вывозил отсюда его сокровищ. Стало быть, здесь должны быть огромные клады!

— Но это еще не такая старина! — продолжал через несколько минут наш хозяин, — а вот я в Нахичевани видел, так то, можно сказать, древность: отрыли три яруса строений в земле, одни над другими, — два ряда строений кирпичных, а третий, нижний, из камня, — а под ним, еще глубже, водопровод древний. Кроме того, там сколько находят стрел каменных, бронзовых ножей и украшений разных, бус каменных… Древнее Нахичевани, надо полагать, и на свете нет места. Ноева же гробница там! — с убеждением закончил настоятель.

* * *

День быль постный, и отец Ваграм угостил нас довольно скромным ужином: творогом, яйцами и огурцами, не считая, разумеется, неизбежных ловашей. Нас неудержимо клонил сон после утомительного путешествия, и мы с Степаном Ивановичем с невыразимым наслаждением растянулись на диванах его кунацкой.

Жену же мою пригласила к себе в соседнюю с нами комнату экономка настоятеля, особа очень почтенных размеров и уже довольно почтенных лет, которую сам Ваграм называл «сродницей», и которая все время услуживала нам за чаем и ужином. В комнате ее стояли рядом две кровати; на одну из них она уложила мою жену.

В семь часов утра, напившись чаю, мы хотели еще раз осмотреть эти единственные в своем роде сооружения древности и полюбоваться оригинальною картиною пустынного ущелья.

Пространствовали опять по всем уголкам дивных пещерных храмов, подавленные их величием, полные изумления перед их красотою и стройностью, и опять забрались на уступы скалы выше каменных крыш и крестов монастыря. Чудное утро сияло кругом, чудным воздухом дышала грудь. Солнце озолотило верхи острых скал, громады которых поднимались как живые великаны по ту сторону ручья, зажгло веселые огни в позолоченной листве старых орехов, брызнуло яркими полосками красок по бурым, черным и красным коровам, тихо бродившим в насквозь прохваченной лучами солнца сочной траве, засверкало миллионами мелькающих искр в пенящихся струях ручья, что еще громче и веселее гудел на дне ущелья свою утреннюю песенку, проворно пробираясь среди каменных осыпей. Подзадоренные им, посвистывали в кустах дикие курочки, стрекотали, суетливо перелетая с ветки на ветку, добычливые сороки.

А сторона, где мы стояли, все эти черные башни и стены, все эти черные скалы и черные зияющие пещеры, еще пребывали в тенях ночи, и своим суровым траурным видом еще живее переносили воображение в те темные века вражды, борьбы и страданий, которые когда-то создали эти подземные убежища и дали им их глубокий нравственный смысл.

Да, целая долгая эпоха истории, полная изумительной стойкости, изумительного самоотвержения, изумительной веры, вообще изумительного подъема духа человеческого в области идеала, олицетворялась и как бы окристаллизовалась навсегда в этих могучих и смелых созданиях былых веков, сумевших обратить в небесные жилища своей наивной фантазии даже слепую утробу каменных скал. Ни с чем несравнимое художественное наслаждение и ни с чем несравнимое научное поучение — увидеть своими глазами, уразуметь своею мыслью такое осязательное воплощение далеких средних веков, говорящее вашему уму и сердцу, рисующее вашему представлению гораздо более меткими чертами и гораздо более яркими красками, чем может изобразить самое обстоятельное книжное описание, глубокую сокровенную суть души народной, воздвигнувшей ей когда-то эти несокрушимые каменные памятники своих бесплотных надежд и верований.

Колоссальный труд и страстное вдохновение, потраченные на их изумительную работу, — могут служить некоторою маркою того, как много отдавал средневековой человек делу своей веры. Ради нее он безропотно нес всякую тягость, всякое страдание. В грубые, жестокие времена взаимного отчуждения и ненависти, когда, по выражению философа, «человек был волком для человека», религия оставалась, быть может, единственною нитью, поддерживавшею человечность в человеке путем почитания божества, — идеала человечества; в этом смысле религия была зачатком будущей гуманности, еще не успевшей раскрыть себя, и потому всякий просвещенный человек, хотя бы он относился отрицательно к религии по убеждению своему, должен из чувства справедливости признать ее святое и плодотворное значение в истории воспитания человечества по пути добра и правды.