Русская Армения - [27]

Из множества виденных мною диких красот природы редко какие могут сравниться с поразительною живописностью Гарни-Чайского ущелья у Баш-Гарни.

Немудрено поэтому, что местность эта сделалась с незапамятных времен своего рода средоточием армянской истории. Помимо крепости Гарни, вокруг которой витают тени чуть не всех легендарных героев Армении, — по речке Гарни-Чаю или в ближайшем соседстве с нею основались и многие другие древнейшие поселения Армении, получившие большое значение в ее истории. Так, при впадении Гарни-Чая, называвшегося в древности Медз-Амор, в реку Аракс, верстах в 25 от Эривани, до сих пор существует по дороге в Нахичевань селение Арташат, в котором еще уцелели земляные насыпи от некогда бывшего здесь города Арташата, столицы Армении в течение нескольких веков, славившейся во времена язычества своими капищами и идолами; здесь именно Григорий-Просветитель провел 13 лет в яме Хор-Вираба; здесь же он впоследствии низвергал святилища поклонников Дианы и Аполлона.

У той же речки Гарни-Чая находится и деревня Двин, — ничтожная наследница когда-то славного города того же имени, бывшего столицею Армении еще долее, чем Арташат, и тесно связанного со многими важными событиями армянской истории.

Двин, также как и Арташат, был одним из главных гнезд огнепоклонничества, которого старые языческие святыни везде были заменены потом святынями христианскими. Оттого, конечно, вся долина Гарни-Чая и все дикое ущелье, у которого мы теперь находимся, полны до сих пор и уцелевших, и уже покинутых монастырей, на месте которых несомненно стояли почитаемые язычниками храмы или истуканы.

* * *

Позавтракав и напившись чаю в сельском управлении, мы бодро продолжали свой путь. Дорога ушла от ущелья в глубь степи. Вокруг нас опять однообразная пустыня, сплошь заваленная камнями. Редко, редко покажется верблюд, пасущийся среди колючего бурьяна, или одинокий пахарь, обливающийся потом над своим первобытным плугом на каком-нибудь крошечном клочке поля, который он с мучительным трудом расчистил от груды камней. Долго придется ждать, пока очистится от камней вся эта громадная степь. Даже поля, которые уже пашутся, еще наполовину полны камней. Без воды эта плодородная почва не дает ничего, а дожди тут редки. Поэтому к каждому распаханному клочку мозолистая рука терпеливого пахаря должна проводить борозды из ближайшего ручья, до которого иногда очень неблизко, а если нет возможности провести воду, то приходится довольствоваться обильным разливом весенних вод, для сохранения которых также копаются ровчики по всему полю.

Наконец, мы опять повернули и стали спускаться в ущелье, все время невидимо провожавшее нас справа. Поразительные декорации одна за другою поднимаются перед нами. Сначала у ног наших разверзается глубокое зеленое провалье с лугами и стадами коров; потом оно мало-по-малу переходит в мрачную пропасть, на дне которой ревет и пенится Гарни-Чай, и над которою надвинулись со всех сторон изгрызенные, как зубцы древней крепости, громадные истуканы черных скал. Чудится, будто мы попали в какую-то безотрадную юдоль плачевную, будто нас окружают сцены из какой-нибудь романтической и фантастической оперы, нечто в роде «Wolfsschlucht» Веберовского «Фрейшютца». И чем дальше, тем грознее и ужаснее, тем восхитительно-живописнее делается эта дикая пропасть. Художник-живописец замер бы от восторга, глядя на эту невероятную и жуткую красоту, и не вышел бы отсюда…

Вот мы у самой вершины ущелья и уже медленно карабкаемся в замыкающую его дикую теснину, в самое жерло охватившего нас кругом грозного великолепия. Какими-то волшебными замками и башнями, нерукотворными твердынями титанической величины встают из глубины пропасти на страшную высоту сдвинувшиеся в дружный кружок черные голые скалы, из каменной груди которых вырывается с ревом исток Гарни-Чая.

Эта глубокая черная пазуха кажется разверзшеюся утробою земли, готовою опять сомкнуться над дерзким двуногим червем, который отважно заполз в нее и нагородил в ней свои каменные норки.

Куда ни взглянешь на скалы, везде наверху и внизу зияют черные зевы пещер, окошечки и дверочки, пробитые в толще камня. Большинство этих пещер, старых как само человечество, уже недоступно теперь. Осыпались в течение ряда веков, а может быть и тысячелетий, тропинки и лесенки, лепившиеся по выступам отвесных скал, — и теперь разве только орлы могут гнездиться в этих висящих над бездною людских гнездах жестокого старого времени.

В этом скрытом ущелье, так близко отстоящем от священной горы, ставшей, по всей видимости, центром расселения человечества, приютившем на берегах своей ветхозаветной речки города, крепости и храмы первобытных народов истории и связавшем свое имя с именами, о которых повествовала еще Книга Бытия, — пещеры могли служить троглодитам каменного века, а не только историческим племенам Кавказа.

Но несомненно, что в них находили приют и спасение десятки тысяч людей в часто повторявшиеся для Армении дни беспощадных гонений язычников-огнепоклонников на христиан первых веков. Это уже не догадка, а положительное свидетельство армянских летописцев. Между прочим, в дошедшей до нас высоко-интересной книге Эгише Вартапеда, историка V века, бывшего свидетелем и участником этой кровавой эпохи гонений, не раз упоминается о том, как, при нашествии персидского воинства, христианские жители разрушенных армянских городов и опустошенных армянских областей разбегались в горы и прятались там по целым месяцам в неприступных пещерах.