Русалия - [229]

— Оставь, драгоценный, столько мужчин в селении, — говорил он, от усталости через силу придавая расползающимся чертам выхоленного крупного лица необходимые выражения, — сколько их сможет защитить в случае чего ваших женщин и, главное, стада. Остальных ты должен снабдить всех до единого лошадьми, оружием и немедленно отправить в Итиль.

Асах, чей огромный горбатый плоский с боков нос смотрелся отнюдь не частицей, а, скорее, большей частью лица, недоумевал: и прежде, если еврейские властители в Итиле заключала промеж собой предпринять поход или упрочить свои крепости на Дону, приезжал кто-нибудь требовать воинов, но никто из них так не торопился.

— Будем стараться… — произнес Асах чересчур уж вкрадчивым голосом и даже носатую голову наклонил со столь подчеркнутым выражением учтивости, что она вряд ли могла кому-то показаться искренней.

— Драгоценный, — с прежней навсегда въевшейся в слова, в лицо, в жесты пренебрежительностью едва заметно повысил голос Семендерский гость, — ты не понял. Сделать это нужно немедленно. Не скоро, а немедленно.

— Ночью, что ли?!

— Вот теперь верно. Сейчас мы простимся, но, надеюсь, наши добрые отношения впредь ничем не будут омрачены.

— Как? — даже рот приоткрыл от удивления хозяин дома. — Ведь ночь… Разве такая спешность?

— Значит такая вот. Ахмад! Лайла! Надир! — поднимаясь с ковровых подушек кликнул охрану Схарья — Ночи в этом месяце уже коротки. Не успело стемнеть, как уж рассветает. В шатре подожду, пока в небе первый луч покажется. Но ты понял: собирай людей, снаряжай и сразу вслед за нами шли.

— Угу, угу… — клевал носом воздух Асах, выходя вместе с гостем и его спесивой охраной под звезды.

Огоньки светочей в руках покидающих двор гостей удалялись вглубь ночи, сжимались, но все еще внятно казали путь пришельцев. А вокруг глядящего им вслед Асаха все умножалось число точно составлявшихся из мрака молчаливых людей.

— Собирай всех, — куда-то в темь отдал наказ вождь. — Кто спит — будить!

Много ли, мало ли времени ушло на сборы, а только незадолго до рассвета великое множество конников во всеоружии собрались посреди ночи под многозвездным сводом. Асаху подвели коня, вороного и почти не различимого в темноте. Вскочив на него так говорил он:

— Человек малика из Семендера пришел ко мне потребовать немедля собрать всех наших мужчин и отправить вослед за его отрядом проливать кровь за итильских ростовщиков. Я собрал вас. Поспешим же за ними. Догоним их. Догоним и посечем их всех.

Время шло, унося вчерашние события и сочиняя незнаемые завтрашние, шло, не обращая внимания на плач и смех разрушающихся либо нарождающихся мирских судеб.

Русское войско, изрядно пополнившееся мужами иных близких ему народов, уж, конечно, составляли не одни подвижники. Как всегда в бранную годину вихорь ратоборства вбирает в себя самых разных людей, одни надеются ценой известных тягот обрести богатства, иные ищут впечатлений, невозможных более нигде, третьи хотят ощутить свое сопричастие некой неизмеримой силе, чье присутствие они не в состоянии были различить в иных, менее заметных явлениях.

— Ох, говорят, есть в Итиле такие богатеи, — пользуясь редким случаем привлечь всеобщее внимание разливался мелкий неказистый мужичонка, подстарок с бородой жидкой и растопыренной, словно вытертый голик, — что вот за один перстень с каменьями, какие они носят, можно всех лошадей по всей земле скупить!

— Да ну!

— Шутить шути, да людей не мути! — возмущались более сметливые.

— Так ведь мне хазарин один говорил… — оправдывался мужичок, но его уже никто не слушал.

За время пути удвоившееся число вершников и утроившееся — безлошадных горожан и землеробов, пеши меряющих землю, двигалось все вперед, за день одолевая по двадцать пять верст. Ни усмирение огнем встречных вражеских городов, ни изничтожение железом бешеных отрядов зложелателей не останавливали это движение ни на час: назначенные отряды при надобности отъединялись от могучей реки огромного Святославова войска, а свершив свой труд, догоняли неудержную человеческую лавину. Князь понимал, конечно, что многочисленность войска способна оставаться его достоинством лишь какое-то время. Ведь громадность его помимо неповоротливости чревата еще и заботами о харче для людей, о корме для лошадей и тяглового скота. Но еще того опаснее замещение изначально верховенствуюющего в войске княжеского вдохновения корыстностью мирского склада ума.

— А что, правду говорят, будто бабы у них хороши? — залихватски выкрикнул чумазый от растертой по лицу размокшей дорожной пыли редкозубый большеротый весельчак, может, юношеского, а, может, и возмужалого возраста, шагавший среди сотен таких же, как и он запорошенных дорожным прахом топотунов.

— Хороши или нет, — откликнулся кто-то также громко, чтобы слышало как можно больше идущих, — а только приходилось слыхать, что бесстыдны зело. Просто бешеные.

Дружный хохот охватил те волны голов, приподнимающихся и опускающихся в единообразном всеобщем прыгающем движении, которые были ближе к зародчикам сего приятного веселья, опаздывающим эхом побежал далее по колышущейся толпе к тем, кто из-за отдаленности не мог слышать обнадеивающую шутку.